Ужасная саба и ее хозяин

Ведь порка ей была нужна, необходима, хоть и не так уж приятна. Между ногами было горячо, а на душе стремительно делалось очень грустно. Так Лейтис совсем скоро заплачет, не дождавшись чего-то по-настоящему серьезного. Скорее всего, дело было в том, что она слишком долго страдала, думая, что нельзя получить от жизни все, и теперь эта долгая неутоленная тоска по нужному ей обращению прорывалась наружу, потому что нельзя получить облегчения, не поплакав. А плакала Лейтис чаще всего тогда, когда ее пороли. Затем оно и было ей нужно, чтобы выплеснуть свои плохие эмоции, которые очень плохо выходили из нее наружу сами по себе, будто застревали внутри и оседали там, где-то в глубине души, вечной тяжестью.

Его чудесная Лейтис все же умела удивлять. И куда Эйдану было до нее, как он ни старайся. Такого он не ждал еще больше, чем ее восхитительных громких причитаний на весь дом. И оно было еще прекраснее — невыносимо нежное, трепетно интимное… Он знал, что их жесткие сессии ее утешают, помогают справляться со слишком сильными переживаниями — и подспудно сейчас ожидал того же, но с поркой все было иначе. О том же самом, о ее чувствах и эмоциях, но по-другому.

Эйдан ощутил ее пронзительную грусть, и у него самого сердце сжалось от сопереживания и нежности. Она была такой невыносимо трогательной в эту минуту. Ему немедленно захотелось кинуться к Лейтис и крепко ее обнять. Но сейчас это бы только отвратительно все испортило. Некоторые люди плакали во время добровольной порки, некоторые и вовсе ровно за тем на нее и соглашались — чтобы сбросить накопившиеся дурные эмоции, напряжение, чтобы позволить себе излить переживания, которые не получалось выразить иначе.

А Лейтис… ей это было нужно особенно сильно, его чудесной чувствительной эмоциональной девочке, которой так трудно было успокоиться, которую постоянно разрывало от эмоций. И сейчас забота о ней заключалась ровно в том, чтобы дать ей заплакать. Эйдан не ожидал, не мог предвидеть, что порка для нее — такой вот способ успокоения, пока они не попробовали. Слезы в первый раз, когда он выпорол ее ремнем, Эйдан воспринял как нечто само собой разумеющееся, когда его бедная саба ощущала себя настолько несчастной и виноватой. Реакцией на ту ситуацию, единственной в своем роде. А теперь понимал, что ей это нужно всякий раз, когда она чересчур переживает — выплакать лежащую на душе тяжесть. И легче всего это сделать во время порки. Он не ожидал этого, но был готов сейчас делать то, что нужно Лейтис. Эйдан всегда был готов к этому.

— Хозяин всегда был слишком мягок, совсем тебя распустил. Когда тебе было так нужно действительно строгое обращение, — он продолжил их игру и продолжил удары, с каждым разом немного их усиливая и ускоряя темп. Именно это лучше всего помогало заплакать — чувство и понимание, что верхний не только не остановится, но продолжит еще жестче, будет еще больнее, и чем сильнее были физические ощущения, тем больше усиливались и эмоции, которые нужно выплеснуть. Когда стек перестал делать задержку перед новым ударом, Эйдан продолжил бить нагоном, вращая рукой по кругу от локтя — по три подряд шлепка по одной ягодице, потом по второй. Так было еще быстрее и чувствовалось еще острее. Ему нужно было продолжать, пока Лейтис не сможет наконец зарыдать в полную силу.

На самом деле, чересчур много и не понадобилось, она легко впала в еще большую грусть, все громче подвывая, и вскоре заплакала и начала, всхлипывая, делиться тем, что так давно и долго копилось у нее на сердце:

— Мне было так плохо. Так ужасно. Меня никто не любит. Я два года на улице шаталась. Потому что вот. Потому что мне надо. А папа говорит: не ходи в клуб. А ты. Ты. Ты даже не порол сразу с первого дня, чтобы сразу было понятно, что тут — все хорошо и правильно. Как будто я и не нужна-а-а-а-а-а, — тут Лейтис зарыдала.

И теперь-то уж, разумеется, Эйдан сразу бросился к ней, прижался, к еще пристегнутой, поцеловав в затылок, в висок, в щеку, погладил по рукам. А потом принялся быстро снимать с нее браслеты оков, продолжая одновременно гладить по спине и голове.