Я некоторое время обдумывала ее слова. Мысль о том, что мой брат не был ни популярен, ни успешен, хотя моим родителям он и запомнился именно таким, уже начинала питать мое изголодавшееся сердце. Оказывается, он никогда не нравился ни Керри, ни большинству одноклассников. И мной вдруг овладело какое-то яростное любопытство; мне захотелось узнать и понять, каким же в действительности был мой брат; выяснить его прошлое до мельчайших подробностей.
– А какие шалости он, например, устраивал?
Керри пожала плечами:
– Ну, это в зависимости от ситуации и его настроения. Уж что-что, а завести ребят Конрад умел. И отлично чувствовал, в чем слабость того или другого человека. На одних уроках он мог вести себя отлично, а на других – мутить воду. Сперва-то мы с ним поладили. Ему очень хотелось участвовать в школьном спектакле. Всем третьеклассникам этого хотелось. Это означало, что у тебя всегда найдется отговорка, если ты, скажем, не выполнишь домашнее задание. Скажешь, что долго репетировали, и все. В тот год мы ставили «Отелло». Это был наш первый спектакль на сцене Маленького Театра. Доминику досталась главная роль, и Конраду, естественно, это не понравилось.
Я попыталась представить себе, как Доминик выходит на сцену, а перед ним в зале одни белые лица.
Видимо, выражение лица у меня сильно изменилось, и Керри моментально это заметила.
– Я вас понимаю. Он был единственным чернокожим мальчиком во всех третьих классах, и хотя бы поэтому я была просто обязана как-то его выделить. Вспомните, ведь это был 1971 год. Так что выбор мой сочли весьма радикальным. Но если бы я не выбрала Доминика, то роль Отелло досталась бы Конраду, которому пришлось бы выкрасить лицо черной краской или черную маску надеть.
И тут я вспомнила голос Конрада, произносящий:
– И что же тогда случилось? – спросила я.
Керри удивленно на меня посмотрела:
– Да ничего! Я сказала Конраду, что мне
А я снова вспомнила, с каким ожесточением Доминик всегда отзывался об этой школе. Наверное, это и впрямь было страшно тяжело – оказаться чуть ли не единственным чернокожим, да еще и из рабочей семьи, именно здесь, в этой привилегированной школе, где подавляющее большинство учеников были из богатых белых семей. Ничего удивительного, что ему ненавистны были даже воспоминания о том периоде своей жизни. И я впервые после устроенного Домиником празднества задумалась: а смогу ли я отпустить свое прошлое? Смогу ли просто подвести черту под историей с Конрадом и двинуться дальше – в будущее, с Домиником?
Но ведь Доминик мне солгал. Сказал, что даже знаком с Конрадом не был. Сказал, что проучился в «Короле Генрихе» всего два триместра, а на самом деле – целый год. Он позволял мне рассказывать ему о моем прошлом, но ни разу меня не поправил, ни разу не попытался объяснить мне, что я не должна считать себя ни плохой, ни ущербной. Неужели он что-то знал о гибели Конрада? Неужели ему
Вряд ли, Рой, я сейчас кажусь вам ущербной. Но это только потому, что я положила немало сил, чтобы избавиться от нанесенного мне ущерба и вновь почувствовать себя целостной личностью. Я никогда не верила популярной мантре: «То, что меня не убивает, делает меня сильнее»; а верила я вот чему: то, что меня