Узкая дверь

Я невольно улыбнулась. Эмили всегда мечтала иметь какого-нибудь домашнего любимца. Так сильно этого могут хотеть только дети, я и сама в возрасте Эмили точно так же об этом мечтала. К этому времени я тоже стала единственным ребенком в семье, если, конечно, не считать того, что раньше у меня был брат; только отсутствие Конрада на самом деле больше было похоже на присутствие; его призрак, казалось, не оставлял меня нигде и подобно странно холодному и злобному псу следовал за мной всюду, куда бы я ни пошла. До того, как мы переехали на Эйприл-стрит, взять кошку или собаку у нас не было никакой возможности. Жилье мы снимали, одежду покупали в «Oксфам»[62], а банка кошачьего корма стоила столько же, сколько два пакета лапши быстрого приготовления. И, разумеется, потом возникли бы еще счета от ветеринара, необходимость покупать спрей от блох, платить за прививки…

Эмили тогда, по-моему, все поняла. На каком-то благотворительном базаре я купила ей игрушечного котенка, и она на какое-то время этим удовольствовалась. Игрушечный котик получил имя Мармелад, и порой я слышала, как она с ним разговаривает, уверенная, что я сплю. Однако вскоре после нашего переезда к Доминику Эмили вновь стала заводить разговор о том, чтобы взять котенка, но я эту тему не поддержала: с меня было довольно моей новой работы и других забот. И вот на днях Доминик намекнул, что после свадьбы, пожалуй, можно будет и котенка взять. И теперь, разумеется, Эмили шепталась по вечерам уже не с безобидной игрушечной кошечкой, а с кем-то куда более опасным. С тем, кто тоже мог что-то прошептать ей в ответ на секретном языке детства.

Да, дом у тебя теперь хороший, гласила следующая запись, но остерегайся мистера Смолфейса.

А эт кто?

Он живет в трубах. И в унитазе. Ты, наверное, иногда слышишь ночью, как он стучится.

Вот тут-то она и начиналась, та история, которую когда-то рассказывал мне Конрад. В его дневнике она была пересказана практически теми же словами. Эмили сперва, видимо, думала, что это шутка, но вскоре, судя по записям, занервничала. А через несколько недель появились и подробности – звуки, доносившиеся из сливного отверстия раковины или водопроводных труб, потом украденные дети. Эмили явно нервничала все сильнее. Ее краткие ответы «Конраду» звучали все более тревожно. Зато «Конрад» все больше рассказывал ей о мистере Смолфейсе. Появились и конкретные инструкции:

Мистер Смолфейс хочет, чтобы ты его вытащила.

Мистер Смолфейс говорит, чтобы ты не рассказывала своей маме.

Мистер Смолфейс хочет взять тебя к себе. Через сливное отверстие в раковине. Схватит тебя за волосы и затянет туда.

Меня вдруг охватил бешеный гнев. Я захлопнула дневник и задумалась. Кто же все-таки за всем этим стоит? Только Доминик и я имели доступ к вещам Эмили, больше в ее комнату никто не входил. Только Доминику было известно о моем прошлом достаточно много, чтобы именно так этим воспользоваться. И потом, он же тогда мне солгал! Но зачем, зачем ему пугать Эмили? А если это все-таки не Доминик? А кто тогда?

Я вдруг поняла, что меня прямо-таки трясет от холода, хотя за окном было жаркое лето, даже пальцы свело. Я посмотрела на часы. Половина четвертого. Скоро домой вернется Доминик. А Эмили, скорее всего, придет сама – ей нравилось самостоятельно возвращаться домой, да тут и пройти-то нужно было всего каких-то полмили; тогда ведь многие дети запросто ходили в школу и из школы самостоятельно, никому и в голову не приходило, что это может быть опасно. Это теперь буквально все на свете опасным кажется. Но в тот день мне почему-то казалось, что с привычного мира словно содран некий слой, содран как бумажная обертка, и теперь в этом новом мире может случиться все что угодно. Доминик мог оказаться лжецом. Мою дочь могли у меня отнять. И я вдруг представила себе, как Эмили идет домой в своей красно-серой школьной форме, стараясь не наступать на трещины в асфальте, а за ней по пятам крадется кто-то страшный, опасный…

Я сунула дневник в книжный шкаф – точно на то же место, где и нашла его, – понимая, что сперва мне необходимо все это обдумать и только потом попробовать поговорить с девочкой. От высоких каблуков у меня ломило ступни – я сбросила туфли, босиком прошла на кухню, быстро приготовила чай по любимому рецепту Доминика – с молоком и большим количеством сахара – и с чашкой в руках села у окна. Прихлебывая чай, я с наслаждением чувствовала, как в мое тело возвращается тепло. Я была уже почти готова лицом к лицу встретиться с чем угодно, когда вдруг раздался телефонный звонок.

Звонил мой отец.

– Беки? Это ты, дорогая?