V.

Во-вторых, хоть запросы его приемников и были скромны, тут имелся дополнительный источник электричества – маленький генератор, который Фоппль держал для питания гигантской люстры в обеденной зале. Нежели полагаться, как он делал это раньше, на несколько громоздких аккумуляторов, Монтауген был уверен, что не очень трудно будет просто подсоединиться и разработать электросхему, чтобы модифицировать то питание, что ему требовалось, либо подавая его к оборудованию напрямую, либо для зарядки аккумуляторов. Соответственно, в тот день, разложив пожитки, оборудование и сопутствующие ему бумаги в некоторое подобие профессионального беспорядка, Монтауген выступил в глубины дома, вниз, в поисках этого генератора.

Вскоре в узком наклонном коридоре его остановило зеркало, висевшее футах в двадцати впереди под таким углом, что в нем отражалась внутренность комнаты за следующим поворотом. В раме Монтаугену предстала Вера Меровинг и ее лейтенант в профиль – она била его в грудь, судя по виду, небольшим стеком, а он рукою в перчатке вцепился ей в волосы, не переставая что-то ей говорить, да так четко, что подгляда Монтауген сумел прочесть по губам все непристойности. Геометрия коридора как-то глушила все звуки: Монтауген, с чудны́м возбуждением, охватившим его, когда он смотрел на нее в окне тем утром, вполне рассчитывал, что на зеркале сейчас вспыхнут подписи и все ему объяснят. Но она в итоге отпустила Вайссманна; тот протянул причудливо обтянутую перчаткой руку и закрыл дверь, и все стало так, словно Монтаугену они приснились.

Немного погодя он услышал музыку – та тем громче становилась, чем глубже в дом он спускался. Аккордеон, скрипка и гитара играли танго, полное минорных аккордов и зловещего понижения некоторых нот на полутон, что для немецкого уха еще должно было звучать естественно. Девичий голос сладко пел:

Счастье – кнут,
Трутся языки под пыткой страсти,
Ласки лгут,
Язвы раздирают они на части.

Либхен[132]

, тутСтань мне готтентотом на этот вечер.
В сцепке пут
Поцелуй шамбока будет вечен.

Любовь, мой юный раб,

Не разбирает цвет –
У черного и белого
На глаз различий нет.

И ты к моим ногам

Разденься и пади.
Хоть слезы осушил,
Но вся боль – впереди.

Завороженный, Монтауген выглянул из-за косяка и обнаружил, что певица – дитя не старше лет шестнадцати, с бело-золотыми волосами по бедра и грудями, наверное, крупноватыми для такой стройной фигурки.

– Я Хедвиг Фогельзанг, – сообщила ему она, – и моя задача на земле – дразнить и сводить с ума мужскую расу. – При этих словах музыканты, скрытые в алькове за гобеленом, заиграли нечто вроде шоттиша; Монтауген, оборенный мускусным ароматом, вдунутым ему прямо в ноздри внутренними ветрами, что поднялись вряд ли случайно, ухватил ее вокруг талии и закружился с нею по всей комнате, и прочь из нее, и через спальню, отделанную зеркалами, вокруг кровати под балдахином на столбиках и в длинную галерею, через каждые десять ярдов по всей длине истыканную желтыми кинжалами африканского солнца, увешанную ностальгическими пейзажами некой Рейнской долины, которой никогда не существовало, портретами прусских офицеров, скончавшихся задолго до Каприви (а некоторые – и задолго до Бисмарка)[133], и их светловласых неласковых дам, кому ныне оставалось цвести лишь во прахе; мимо ритмичных порывов светловласого солнца, от которого глазные яблоки бешено трескались отпечатками кровеносных сосудов; из галереи и в крохотную комнатку без мебели, всю занавешенную черным бархатом, высотою с весь дом, сужавшуюся до печной трубы и сверху открытую, чтобы можно было видеть звезды даже днем; наконец, на три-четыре ступени вниз в собственный планетарий Фоппля, круглую комнату с огромным деревянным солнцем, покрытым сусальным золотом, оно холодно горело в самом центре, а вокруг него девять планет и их луны, свисавшие с рельсов на потолке и приводимые в движение грубой паутиной цепей, шкивов, ремней, зубчатых реек, шестеренок и шнеков, все это получало начальный толчок от топчака в углу, который для увеселения гостей обыкновенно приводил в движение бондельсварт, ныне праздного. Давно избегнув всех остатков музыки, Монтауген выпустил тут девушку, подскочил к топчаку и побежал по нему трусцой, отчего вся солнечная система пришла в действие, скрипя и постанывая так, что ломило зубы. Грохоча, сотрясаясь, деревянные планеты завращались и закружили, кольца Сатурна завертелись, луны вступили в свои прецессии, а наша Земля – в нутационное качание, и все набирало скорость; девушка меж тем продолжала танцевать, избрав себе в партнеры планету Венеру; а Монтауген несся вперед по собственной геодезической линии, следуя по стопам поколения рабов.