V.

Он был в пивном зале. Молодые, старые, студенты, работяги, деды, девочки-подростки пили, пели, плакали, слепо тискали кого-то как своего пола, так и другого. Кто-то развел в очаге пламя и жарил над ним кошку, найденную на улице. Черные дубовые часы над камином тикали до ужаса громко в странных волнах тишины, что регулярно накатывали на сборище. Из смятения движущихся лиц возникали девушки, садились к нему на колени, а он щупал груди и бедра, дергал за носы; на дальнем конце стола разлили пиво, и оно омыло всю его длину огромным каскадом пены. Огонь, жаривший кошку, перекинулся на некоторые столы, и его пришлось заливать тоже пивом; саму жирную и дочерна обуглившуюся кошку выхватили из рук бессчастного повара и пошли кидать через весь зал, как футбольный мяч, обжигать руки, когда до кого-то долетала, пока не распалась она под взрывы хохота. Дым в пивзале висел зимним туманом, видоизменяя сплетенье тел скорее в корчи, быть может, про́клятых в какой-нибудь преисподней. На всех лицах проступала та же причудливая белизна: впалые щеки, подчеркнутые виски, под этой кожей – кости истощенного трупа.

Появилась Вера Меровинг (почему Вера? черная маска покрывала ей всю голову) в черном свитере и черном трико танцовщицы.

– Пойдем, – прошептала она; провела его за руку по узким улочкам, едва освещенным, но кишащим празднующими, поющими и орущими туберкулезными голосами. Белые лица, как нездоровые цветы, покачивались в темноте, словно бы иные силы толкали их к какому-то погосту, поклоняться важному погребению.

На заре она вошла через витражное окно сообщить, что казнили еще одного бонделя, на сей раз – повесили.

– Пойдемте посмотрите, – понуждала его она. – В саду.

– Нет, нет. – То был популярный вид убийства во время Великого Восстания 1904–07 годов, когда гереро и готтентоты, обычно воевавшие друг с другом, устроили одновременный, однако нескоординированный бунт против неумелой немецкой администрации. Разбираться с гереро привлекли генерала Лотара фон Троту, показавшего Берлину в Китайской и Восточноафриканской кампаниях некие навыки подавления пигментированных популяций. В августе 1904-го фон Трота издал свой «Vernichtungs Befehl»[137], согласно коему германским войскам приказывалось систематически уничтожать всех до единого мужчин, женщин и детей гереро, каких сумеют отыскать. Процентов на 80 ему все удалось. Из 80 000 гереро, живших, по оценкам, на этой территории в 1904 году, официальная немецкая перепись населения, проведенная несколько лет спустя, установила численность гереро лишь в 15 130 человек, тем самым сокращение составило 64 870. Сходным же образом численность готтентотов за тот же период сократилась где-то на 10 000, берг-дамара – на 17 000. Допуская естественные причины убыли в эти неестественные годы, считается, что фон Трота, пробывший здесь лишь один такой год, расправился с 60 000 людей. Это лишь 1 процент от шести миллионов, но все равно неплохо.

Фоппль приехал в Südwestafrika молодым новобранцем. Совсем немного погодя он понял, до чего ему все тут нравится. Тем августом, весной навыворот, он выезжал вместе с фон Тротой.

– Их находили раненых или больных прямо на обочине дороги, – рассказывал он Монтаугену, – но патроны тратить не хотелось. Тыловое обеспечение в то время было медленное. Некоторых добивали штыком, других вешали. Процедура простая: один ведет парня или бабу к ближайшему дереву, ставит на ящик от патронов, мастрячит петлю из веревки (а если нет, то из телеграфного провода или проволоки с забора), накидывает на шею, веревку пропускает в развилку ветвей и привязывает к стволу, ящик пинает. Удушение медленное, но то ж были трибуналы упрощенного производства. Приходилось выкручиваться в полевых условиях, эшафот-то всякий раз не будешь строить.

– Конечно нет, – педантично, как полагается инженеру, кивнул Монтауген, – но раз у вас было столько телеграфного провода и везде валялось столько патронных ящиков, тыл, видать, не так уж и ленился.

– О, – произнес Фоппль. – Ну. Вы заняты, я вижу.