Погодина и наводило на него даже уныние, апатию, но Жуковский явился его
утешителем. "Благодарю вас, -- писал он ему, -- от всего сердца за ваше любезное
письмо и за ваши литературные подарки. Будучи в чужих краях, я не мог
познакомиться с вашим журналом -- он где-то гуляет по Европе, а до меня не
добрался. Здесь, в Петербурге, я просмотрел все книжки с большим
удовольствием. Вы сами хороший работник и имеете умных сотрудников. Я от
всей души пожалел о Веневитинове -- чистый свет угас слишком скоро. У него
было много прекрасного в душе, нравственного и поэтического. Шевырев
прекрасная надежда. Хомяков поэт. В час добрый. Об вас не говорю. Вы
вооружитесь не на шутку, чтобы действовать как настоящий рыцарь на поле
славы литературной. Учитесь у Европы, но действуйте для России, для ее верного
блага. Комментария на это не нужно -- он был бы слишком долог, вы сделаете его
сами. Не заглянете ли к нам в Петербург? Я бы рад был вас увидеть. Простите.
Сохраните мне ваше дружеское расположение". <...>
<...> Запрещение "Европейца" огорчило всех благородных людей того
времени и возбудило их справедливое негодование. <...> Но более всех оскорблен
был Жуковский. Он, по свидетельству А. П. Елагиной6, позволил себе выразиться
пред императором Николаем I, что за Киреевского он ручается. "А за тебя кто
поручится?" -- возразил государь. Жуковский после этого сказался больным.
Императрица Александра Федоровна употребила свое посредство. "Ну, пора
мириться", -- сказал государь, встретив Жуковского, и обнял его. <...>
Из многих разговоров, толков, пересудов и споров о чаадаевской статье в
памяти Д. Н. Свербеева осталось слово о ней Жуковского: "Порицать Россию за
то, что она с христианством не приняла католичества, предвидеть, что
католическою была бы она лучше, -- все равно что жалеть о черноволосом
красавце, зачем он не белокурый. Красавец за изменением цвета волос был бы и
наружностью и характером совсем не тот, каков он есть. Россия, изначала
католическая, была бы совсем не та, какова теперь; допустим, пожалуй, что
католическая была бы она и лучше, но она не была бы Россиею"7. <...>
<...> Во время пребывания Жуковского в Москве8 Погодин часто с ним
виделся. Слушал его рассказы об "Арзамасе", о смерти Пушкина, об его
молодости. Вместе с тем Погодин ужасно досадовал "из самолюбия", что ему не
удалось вместе с И. И. Дмитриевым и Жуковским побывать в Английском клубе.
В то же время он убеждал Жуковского "приняться за переложение Киево-
Печерского Патерика".
В это время друзья и почитатели Жуковского задумали в честь его дать
праздник, устройством которого занимался Шевырев и писал Погодину: "1)
Цыган. 2) Лишних никого не будет, кроме знакомых Жуковского, приятелей и
литераторов незнакомых. Но зато заплатим подороже. 3) Ужин будет славный,
готовит повар покойного Василия Львовича Пушкина -- воспоминание. 4) Не худо
бы и сегодня вечером побывать в Сокольниках, чтобы видеть, как устроится дело.
5) О куплетах что же? -- Мне некогда. Ты съездил бы к Баратынскому, который
приглашен. 6) Приглашать надобно в половине 9 или в 8 часов. 7) Съезди к
Жихареву -- он живет на Пресне, в средней Пресненской улице, на даче Толстой.
8) Вы все ленивы, неповоротливы вы, живете за тысячу верст, и никто не хочет
наведаться и пособить делу. Ты даже забыл о Загоскине, Верстовском, Аксакове,
Гениште, за которых взялся".
Погодин, желая украсить этот праздник присутствием старого наставника
Жуковского -- престарелого А. А. Прокоповича-Антонского, писал ему на
лоскутке бумаги: "Московские знакомые Жуковского дают ему завтра вечер -- не
угодно ли вашему превосходительству принять в том участие". На том же
лоскутке Антонский отвечал: "Для праздников я уже не гожусь, а от дружеской
беседы не отрекаюсь -- и, когда назначите время и место, приеду". К сожалению,
нам неизвестны подробности об этом празднике9. <...>
<...> Как в основании "Московского вестника" -- свидетельствует Погодин
-- принимал непосредственное участие Пушкин, так "Москвитянин" обязан почти
своим существованием Жуковскому10. На обеде у князя Д. В. Голицына решено
было издание. Просвещенный московский градоначальник взялся
ходатайствовать об этом деле вместе с Жуковским, потому что разрешение
издавать журнал сопряжено было тогда с великими затруднениями. <...>
<...> Одновременно с выходом первого нумера "Москвитянина", в январе
1841 года, посетил Москву Жуковский, которому, как мы уже видели, журнал сей
обязан своим основанием, как некогда "Московский вестник" был тем же обязан
Пушкину.
Покончив свои обязанности воспитателя государя наследника цесаревича
Александра Николаевича, Жуковский переселился на берега Рейна и Майна и там
нашел себе подругу жизни, в лице осьмнадцатилетней дочери своего старого
друга Рейтерна Елизаветы Алексеевны. До отъезда в чужие края, но будучи уже
женихом, Жуковский посетил Москву для свидания с людьми, близкими ему по
плоти и духу. В день Богоявления приехал он в Москву. "Разумеется, --
свидетельствует Погодин, -- все литераторы и не литераторы носят его на руках.
Обедам и вечерам нет конца. Всякому хочется видеть у себя и угостить