В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

французских, и слава Богу. Примите благосклонно мое мнение, сказанное вам

искренно в ответ на письмо ваше, и опять покорно прошу вас ни речей моих, ни

статей моих, ни писем ко мне или мною писанных без моего ведома в журнале

вашем не печатать"13.

Живший в доме А. П. Елагиной Д. А. Валуев по этому поводу писал

Языкову: "Погодин наживает себе неприятности за свою нелепость. Жуковский

обедал у Черткова: обед, после которого он просил А. П. Елагину что-нибудь

поесть; а Погодин напечатал, что Жуковского закормили; описание обеда,

разговоров присутствующих, в том числе поместил и Свербеева. Свербеев

написал ему формальное письмо с просьбою вперед не делать. Пошли споры,

объяснения, извинения и т. д. Жуковский тоже просил оставить его в покое: от

друзей не убережешься. Жуковский уехал вчера от нас. Стремится к своей

невесте. Дай Бог ему счастия и не обмануться в надежде". <...>

<...> Из Геттингена, чрез Минден, Кассель и Франкфурт, Погодин

отправился в Дюссельдорф14. <...>

В это время в Дюссельдорфе проживал Жуковский. Само собою

разумеется, Погодин счел долгом посетить его. Вот рассказ нашего

путешественника об этом посещении. Дом, в котором живет Жуковский,

"помещается за городским гулянием, в одно жилье с вышкою, под сенью густых

высоких деревьев, в большом саду, к которому прилегает Горациев огород.

Описать его покои -- выйдет ода. Древний и новый мир, язычество и

христианство, классицизм и романтизм являются на стенах его в прекрасных

картинах: здесь сцены из Гомера, там жизнь Иоанны д'Арк; впереди дрезденская и

Корреджиева Мадонна, молитва на лодке бедного семейства, Рафаэль и Дант,

Сократ и Платон. В Помпее археологи называют один дом домом поэта по каким-

то неясным приметам, но дом Жуковского с первого взгляда никому нельзя

назвать иначе".

Весь день Погодин провел с Жуковским и "донес ему о состоянии русской

литературы -- о "Мертвых душах" Гоголя и мнениях, произведенных ими, о

сочинениях преосвященного Иннокентия, о трудах Павского и Востокова, о

гениальном творении Посошкова и изданиях Археографической комиссии,

наконец, о нелепом направлении некоторых непризванных писак, которые

смелою рукою дерзают метать плевела на нашу чистую ниву". С своей стороны,

Жуковский прочел Погодину две песни Гомеровой "Одиссеи" в своем переводе и

объяснил ему правила, коих при переводе держится; потом прочел несколько

отрывков из Рюкертовой поэмы "Наль и Дамаянти", коею он перенесет нас в

Индию; "таким образом, -- замечает Погодин, -- дополнит мир поэзии, открытый

им для своих соотечественников. В самом деле, куда не водил он нас, чего нам не

показывал? Древность в "Одиссее", в отрывках из "Илиады", "Энеиды", в

"Превращениях" Овидия, средние века в "Орлеанской деве", в балладах Шиллера, романсах о Сиде. Германия, Англия, Испания стали нам равно знакомы. Сколько

есть еще у него планов для новых произведений. Кто не пожелает усердно,

горячо, чтоб он успел их кончить все на славу русской словесности, чтоб задумал

еще новые... А я, -- продолжал Погодин, -- с своей стороны опять приставал к

нему, чтоб он взялся за "Патерик", воспел основание Печерской церкви, для

которого Нестор и Симон представляют ему такие живые краски, такое богатое,

полное расположение!" <...>

<...> В это время (1850 г.) в "Allgemeine Zeitung" Жуковский напечатал, в

форме извлечений из писем русского на родину, статью под заглавием

"Английская и русская политика". Статью эту он прислал в редакцию

"Москвитянина" для перевода на русский язык. Желание Жуковского было

исполнено Шевыревым. Как статью политического содержания, московская

цензура отправила ее на усмотрение Главного управления цензуры. "Думаю, --

писал В. И. Назимов князю П. А. Ширинскому-Шихматову, -- что воспитатель его

высочества наследника цесаревича и вместе с тем наш знаменитый поэт, которого

творения проникнуты высоким нравственным чувством и благоговением ко

всему, чем велико и сильно наше отечество, не имеет нужды пред вашим

сиятельством в моем ходатайстве за благонамеренность его последнего

сочинения".

Вполне соглашаясь с В. И. Назимовым, князь Ширинский в своей

всеподданнейшей докладной записке писал, между прочим, следующее: "Статья

(Жуковского) сама по себе есть красноречивое и в высшей степени

благонамеренное сочинение, исполненное преданности к престолу и любви к

отечеству. Но как в ней весьма с невыгодной стороны представляется

современная политика Англии и порицаются в сильных выражениях действия

лорда Пальмерстона, то Главное управление цензуры и не может дозволить

печатания означенной статьи без высочайшего разрешения. Как по этому

уважению, так и по содержанию сочинения "Английская и русская политика",

заслуживающего внимания вашего императорского величества, всеподданнейше

представляя оное на высочайшее благоусмотрение, имею счастие испрашивать

повеления".

На этой записке император Николай I, в Петергофе 2-го июня 1850 года,

начертал: Не должно печатать.

Это глубоко огорчило и оскорбило Жуковского. "То, что вы пишете о

цензуре, -- писал он Плетневу, -- действует на душу, как удушие на горло, не