В ад с чистой совестью

Наверное, не получилось замаскировать разочарование, и оно прозвучало в коротком вопросе, потому что Герман быстро взглянул на меня и поспешно проговорил:

— Это не простая обсерватория. Она заброшенная. Вернее, сгорела много лет назад. И в развалинах она выглядит… — Он подыскивал подходящее сравнение. Это читалась на его лице. — Величественно. Сама увидишь.

Да он настоящий романтик! А я просто приземленная личность, раз даже после такого восторженного отзыва, не понимала привлекательности этого места. Ладно бы еще нормальная действующая обсерватория. А чем могут быть интересны останки, какие-то обгоревшие головешки?

Герман вел меня какими-то тропинками, уверенно лавируя из стороны в сторону, пока мы не оказались у подножья горы. Дальше начался подъем, достаточно утомительный. Тропинка круто уходила вверх, и сначала мне даже страшно стало карабкаться туда, но Герман первый стал взбираться, а я вынуждена была последовать за ним, чтобы не проявить трусость.

Приходилось хвататься за ветки деревьев, чтобы не скатиться вниз. Кое-где тропинка шла уступами, тогда Герман первый, с ловкостью обезьяны, взбирался на уступ, а потом подтягивал меня к себе. Это было даже весело и очень романтично. Когда я оказывалась рядом с ним, мы целовались какое-то время, прежде чем продолжить путь. Я поймала себя на мысли, что не хочу, чтобы подъем заканчивался, что готова взбираться так вечность и целоваться на каждом уступе.

Вскоре, преодолев последний уступ, мы оказались на месте. Но что это было за место! Пожалуй, самый романтичный уголок земли. Небольшое плато, густо заросшее травой и множеством пестреющих в ней цветов, с раскидистыми деревьями по периметру, больше напоминало волшебную поляну. Здесь было так тихо, а горный воздух наполнял легкие такой свежестью, что создавалось ощущение нереальности. В центре плато высилась облупившаяся и местами почерневшая, но совершенно целая башня, увенчанная куполом. Она не только не портила окружающую красоту, а удивительным образом дополняла ее, делая какой-то средневековой.

Я стояла на поляне, потеряв дар речи от восторга.

— Нравится? — спросил Герман.

— Не то слово! Я даже представить не могла, что на земле существует такая красота.

Мне стало немного завидно, что он может созерцать эту красоту, когда захочет, несметное количество раз, а я, если бы не приехала сюда, то и не увидела бы всего этого великолепия. И, как это обычно случается со мной, мысли сделали резкий скачок, и я подумала, что, не приехав сюда, прежде всего не познакомилась бы с Германом. От этой мысли заболело сердце, в прямом смысле слова.

— Идем, покажу что…

Герман взял меня за руку и повел к кромке деревьев. Пройдя сквозь живую изгородь, мы оказались на краю плато, откуда открывалась панорама гор. Это было так потрясающе, что я даже не испугалась, что стою на краю обрыва. Хотя, может этому факту способствовали объятья Германа — он обхватил меня за талию и крепко прижал к себе.

— Это то, что я называю жизнью. Здесь все такое, каким сотворила природа. И даже люди не могут ей навредить.

Герман смотрел вдаль, и я подумала, что ни за что на свете он не поменяет этот край на какой-нибудь другой, что редко кто так любит родные места, где прошло его детство.

— Так красиво, что хочется плакать, — прошептала я.

— Значит, ты правильно понимаешь сущность, — Герман с улыбкой смотрел на меня. Потом притянул и поцеловал долгим и нежным поцелуем. В этот момент мне стало все равно, даже если мы полетим в пропасть, лишь бы целоваться так вечность.

— А теперь пойдем, окунемся в старину…

Голову даю на отсечение, что в этот момент он испытывал схожие с моими чувства, что ему так же как и мне не хотелось никуда идти. Но в глазах его опять появилось какое-то сомнение, неуверенность. Я не понимала, чем это вызвано и ужасно хотела разгадать, хотя предчувствовала, что отгадка может не порадовать.

Мы вернулись на плато. Герман не выпускал моей руки, уверенно вел к башне, которая вблизи казалась еще более древней.

— А она не развалится, когда мы будем внутри? — высказала я опасение.

— Она простоит еще не одну сотню лет, — засмеялся Герман. — Не понимаю, почему обсерваторию не восстанавливают. Не так уж сильно пострадала она от пожара.

Тут и понимать нечего! Зачем выделять деньги на науку, когда можно все пускать на вооружение? Только такие романтики, как Герман могут не понимать этого.

Он потянул на себя деревянную дверь, и она протяжно заскрипела в звенящей тишине. Внутри было темно и пахло запустением и старостью. Мы постояли немного, пока глаза не привыкли к темноте, и я не разглядела винтовую лестницу.

— Не переживай, не испачкаешься, — заверил Герман, когда увидел мои колебания у подножья лестницы. — Всю копоть стерли задолго до нас.

Лестница была металлическая, и звук шагов гулом разносился по башне.