В Баграме всё спокойно

– А вот, – и поднимает тазик повыше, к свету. Там лежит целая тушка курицы. Розово-синеватая, даже без опаленных перьев. Сама что ли выщипывала, пинцетом. Я смотрю еще и понимаю, что рано все-таки мать перестала держать во дворе всякую живность, потому что вот я вырос в деревне и не понял с первого взгляда, что никакая это не курица без перьев, а самый настоящий кролик. Маленький такой.

– Ничего себе. Откуда?

– Маме кто-то на работе подарил, из Пирогово, что ли. Ты серьезно про сковородки? А как же я его приготовлю?

– Может, у ребят из двести пятнадцатой спросить? О, – мы заходим в комнату, а я все не могу оторвать глаз от тазика. Он так пахнуть будет, пожаренный. Люблю Свету. А то без нее у нас опять сегодня украденный из столовки хлеб на ужин. – А если его прямо в тазике? Тазик почти что кастрюля, а широкий как сковородка. Получится варено-жареный кролик.

Мама всегда уходила из дому, когда отец резал кроликов, но есть не любил, говорил – баловство одно. И либо в колхоз, либо просто по соседям за мед какой, за молоко. Когда отца посадили, мама четыре года терпела, потом кролики от какой-то заразы умерли, а новых она заводить не стала.

– Тазик же грязный. Кто после него мясо есть будет, – но Света все-таки не идет в двести пятнадцатую, гладит пальцами светло-зеленую эмаль.

– Чистый он, вчера остатками стружки сполоснул. Ну давай, идем на пищеблок, иначе Женька скоро явится.

На пищеблоке, на самом деле – просто в кухне, четыре газовых плиты, отчего вахтерша чуть ли не каждый час заходит и чуть ли не каждый час вентиль смотрит – закрыли ли газ. У первой плиты сидит Маша, облокотилась на приоткрытую духовку, на огонь не смотрит – под подбородком книжка в бумажной красной обложке, и я знаю, что это Вальтер Скотт, я такого в библиотеке брал. Давно, еще в первом семестре.

– Челку не подпали, Машенька. И «Айвенго» тоже.

Маша виновато улыбается – вроде не принято усаживаться на кухне, ведь четыре плиты на три этажа, хорошо еще, график не составляем. Но сейчас рано, поэтому только она.

– Вот, с завтрака грею…Боюсь, подгорит, а дочитать хочется…

– У тебя нет сковородки?

– Нет. Кастрюлька только, маленькая. Сейчас подогреется, хотите, дам?

– Да нет, нам бы чего побольше. Вон, его пожарить хотим. Пожарим – приходи к нам в комнату, если зайчатиной не брезгуешь.

– У меня рисовая сейчас будет. Спасибо, – Маша отворачивается, как будто не интересно. Я не думаю, но возможно, ее пугают крохотные лапки в кровавом тазике.

Ставлю тазик на огонь, доливаю воды из-под крана.

Берем со Светкой один стул над двоих и ждем над плитой. Через пять минут вода выкипает, мне приходится лить еще, я просто столько в тазик налил, что хватило бы взаправду белье постирать, но кролик все не пахнет вкусным мясом, а как-то посерел неприятно. Машка быстро уходит с подогретой рисовой кашей.

Женька, наверное, искал нас в комнате, поэтому пришел сюда. Стоит – рубашка белая, брюки в «елочку» – всю зиму протаскал и затрепал, хотя даже мне жалко было, потом и Светка твердила – надень ты лыжные штаны, кто увидит под пальто. А для него лыжные штаны что-то совсем странное.

– Это кто у вас? – подходит к плите. – Здорово. Только сгорит так. Я думал, вы белье кипятите. Сейчас, погодите, – снова в дверь, шаги в коридоре. Я бы не удивился, притащи он откуда-нибудь узбекские специи и даже сковородку, которая – вполне может статься – все это время была в тайнике за книжной полкой. Но он возвращается с половиной пачки домашнего маргарина, счищает ножом с пергамента в тазик все до кусочка. Маргарин сразу же стал расплываться от огня, а кролик запах вкуснее.

– Что бы вы без меня делали. А как же ты с деревенскими способами? У вас все на воде жарят?

Я не обижаюсь.

– Меня к коменданту звали. Там у него радость для нас, Сашка, – он пьет из чайника сырую воду, – повестки прислали.

– Повестки? Вот теперь?

– Специальный набор, июньский.

– А у нас сессия в июне, как же?

– Вернемся и сдадим. Чего ты? Хотели ведь.

Не хочется кричать, ведь – действительно экзамены на носу, а за два года мы всё перезабудем. Вернемся – и можно будет прямо в музей возвращаться и опять снег с крыши скидывать, и никуда не пригодимся больше. Но Женька говорит, что уже договорился с библиотекаршей – она за нами запишет книги, чтобы можно было все с собой взять.

– А мы с тобой будем каждый день по книге читать, а на следующий день меняться. Только каждый вечер, после отбоя, я даже по фонарику нам с тобой нашел – смотри, налобные, обе руки свободны, удобно книгу держать! Только, чур, вечера не пропускать, договорились?

Договорились.

Сладким маргарином пахнет.

***

Я стою под насыпной оградой, за плечом у баяниста – жду, когда Ленка слишком громко и словно не к месту запоет Анну Герман, которую здесь никто кроме нас и, может быть, даже ребят из национальной армии Афганистана, никто не знает – ведь голос из радиоприемника утром в субботу, среди кухни и вечнозеленых листьев на подоконнике – ни у кого не было этого.