В Баграме всё спокойно

После двенадцати часов на броне – вместо лица глиняная маска с разбегающимися от губ трещинами, хочется найти какую-нибудь колонку, колодец, заржавевший кран на дырявой раковине, постирать хэбэ и съесть целую банку кильки в томате. Еще бревно, которое парни так привязывали к бэтээру, потому что в пустыне топлива не найдешь, а черт его знает, вернемся ли засветло к лагерю – слетело, потому что никто узлы не проверял, и пришлось останавливать колонну, и пинками гнать каких-то салаг вниз смотреть, как веревка, и не пригодиться ли тонкий туристический трос, смотанный на лямку моего иранского производства нагрудника, а потом двигать казаны, которые из-за чертова бревна свесились до самой земли…

Духи не стреляли, думаю, потому, что смешно им было на нас смотреть – руки дрожали. Мы похожи на цыганский табор – Асадулла так и вовсе вылитый цыган, стрижка только короткая. Все его дразнят, что в Аллаха верит, а я думаю – ни в кого он не верит, как и мы, потому что тогда он не стал бы стрелять в того парня, который вдруг из-за дерева вышел, ну кто его выходить просил, ведь мы же ничего, ну совершенно ничего про тот кишлак не знали, есть там кто, или нет, а то и вообще духи с самопалами засели.

Сейчас пару дней никуда перебрасывать не станут, даже можно будет почитать – у меня целый список, у меня Карамзин, у меня «Новое в исторической науке», а остальное лежит под койкой, и еще не смотрел – брат прямо из вологодской исторической библиотеки на вокзал с троллейбуса – а ведь оставалось пять минут до отправления, я все смотрел на ужасно маленькие деревья перед горизонтом и старался разглядеть его шапку. Коля сунул мне в руку сумку с книгами, а еще записку от мамы, которую сам под ее диктовку написал – и лосьон «Огуречный», не знаю зачем. У меня-то был заранее приготовлен зеленый едкий «Шипр», и вообще непонятно, как он помнит о такой ерунде, но спасибо, боюсь только, что прольется в рюкзаке, и что я тогда делать стану. Но ничего не пролилось, не сломалось, даже тетрадь не помялась, куда я решил записывать все, что услышу или прочитаю. Но не записал ни слова, потому что никто не даст увезти тетрадку с собой. Лучше уж письма писать – я их не увижу больше, словно ничего и не было.

У пятого модуля стоит та с белыми кудряшками – уже в каком-то нелепом зеленом платье с лаковым пояском. Хотя они здесь все по вечерам так одеваются, будто на танцы. Будто все еще можно пойти на танцы.

– Привет, Саш. Ну что там, в порядке? – она улыбается, пальцы – за поясок, будто руки мешают ей, будто страшно думать, что кроме нее у нее есть какие-то руки, и они бессмысленны, когда не держат ложку или не гладят щенка.

– Нормально, только достало всех верхом на броне ползти – хотя привыкнуть можно. Вот засветло вернулись, и то неплохо. На пищеблоке сегодня концентрат шиповника в чай добавили, здорово получилось. Была уже?

Эта Валечка отчего-то смеется. Она вообще-то не очень хорошо смеется, неестественно, я бы ни за что не поверил, что ей на самом деле весело. Мне хочется сказать ей, что Женька погиб и совершенно нечего тут смеяться, что она глупая библиотекарш, у которой даже книг нет, и что приехала она сюда, чтобы с офицером познакомиться, и лаковый поясок поэтому. И что когда Женю привезли в часть в черном мешке, она крепила комсомольский значок на зеленые рюши своего платья из дорогой прибалтийской шерсти.

Он так окает, будто и не из Вологды самой даже, а из поселка какого-нибудь километров за пятьдесят, будто привык когда-то и себя не слышит, а разучиться уже не выйдет. А смеюсь не над тем, потому что слышала всякое, особенно если папа друзей из заводской бригады в гости приводит. Эти мужики с работы всегда засиживаются на кухне за полночь, потому что жены у всех в ночную смену, или просто с ночи и ничего не заметят этими глазами в потеках осыпающихся перламутровых теней. Тени синие и зеленые всегда – других и вообще нет, и не понравились бы этим женщинам никогда. Женщины с ночи отсыпаются день, потом идут выбирать стол в комиссионку, чтобы не поцарапанный был, и с ящиком большим под ложки. А мужья их всегда у нас на кухне, папа ставит им «Жигулевское», потом они ругаются, а мы закрываемся с мамой в моей комнате и читаем под настольной лампой одну книжку на двоих.

– Нет, не люблю с концентратом… Чай только портить.

– Это они чтобы цинги не было.

– Да тут что цинга, что другое – все равно не узнаешь, отчего спасаться нужно.