В боях за Молдавию. Книга 2

Мальчики увидели, как внезапно на лесной поляне дезертиры были окружены вооруженными людьми, выступившими вдруг из-за деревьев. Пришельцы остановились. С готовностью подняли руки вверх. Улыбками на давно небритых лицах пытались возместить отсутствие каких-либо объясняющих их состояние документов. Семен и Федор повернули в обратный путь, но, не сделав и сотни шагов, сами попали в ситуацию, похожую на только что виденную…

— Стой! Кто идет? — раздалось в двух шагах сначала по-русски, а затем по-молдавски.

На тропинке перед ними встал человек с автоматом. Высокий человек в молдавской кушме казался в лесных сумерках великаном, и ребята порядком-таки струсили, завидев его.

— Ной есте фамилия Маник, — пролепетал Семен.

— Документеле, — потребовал великан.

Документов не было. Ребята вместо ответа предпочли, переминаясь с ноги на ногу, рассматривать траву. Они не могли поэтому заметить, как, погасив улыбку, великан потребовал вести его к леснику, если они действительно Маники…

К великому изумлению ребят, незнакомец, завидев сидевшего на пороге лесной сторожки Александра Маника, воскликнул:

— Саша! Буна сара!

Отец тоже поприветствовал гостя.

Когда обменялись паролями, по-братски обнялись. Ребятам все стало ясно: знали они друг друга и раньше, а теперь, удостоверившись, что оба принадлежат к партизанам, очень обрадовались. Больше того, оказалось, что Петр Никулаевский, как звали великана, уроженец села Ульма, направлялся к Александру Манику со специальным заданием от Виктора, командира отряда имени Кутузова. В конце концов они уединились на кухне, где мать по просьбе отца поставила на стол кувшин вина и источавшую соблазнительный аромат яичницу.

О чем они говорили, занавесив окна рядном, домашние лесника, конечно, не знали, но утром Александр Иванович за столом сказал:

— В Ульме беда. Там эсэсовский батальон. Многие в селе арестованы. Может, и не так страшно, как Никулаевский рассказывает, но быть осторожными надо…

Всю ночь после ухода Петра Никулаевского лесник просидел на крыльце, прислушиваясь к тревожным звукам, долетавшим из темноты. Чудилось ему, в лесу идет какая-то возня: будто подкрались к партизанам неслышно и хотят без выстрела задушить их, то где-то заворчат немецкие мотоциклы, окружая лес, то донесется шум самолетов, и вот-вот над лесом зашуршат партизанские парашюты. Не первую ночь сидел так. С тех пор, как появились в его обходах люди, попрыгавшие с неба, он научился особенно чутко прислушиваться к шуму.

Нестерпимая жара в кодрах внезапно оборвалась бурной грозой. На землю обрушился ливень. Через несколько часов гроза поутихла, но дождь не прекратился. Зарядил, что называется. Ровный однообразный шум его мог продолжаться весь день, всю ночь и еще весь следующий день, пока дождевые потоки не охладят раскаленную зноем землю, не омоют пыльную листву на деревьях до первозданной чистоты.

В лесную сторожку в такую пору закрадывалась скука. Тошно было сидеть сложа руки, слушать надоедливое гудение мух под низким потолком и смотреть, как по окну все бегут и бегут бесконечные струйки. Мария Павловна с матерью хлопотала у печи, отец-старик дремал на лавке, подмостив под бок кожух, дети, притихшие, разбрелись по углам. В тот день еще до грозы лесник Александр Иванович уехал в Ганчешты и к вечеру не успел вернуться. В семье рано поужинали и, не зажигая лампы, стали укладываться спать. Вдруг в окно постучали. Прислушались. То был условный знак. Мария Павловна открыла сама. В хату вошли трое: мужчина в мокрой шинели и две женщины, такие же мокрые и тоже в шинелях, подпоясанных бечевкой. Мужчина о чем-то переговорил с Марией Павловной и тут же удалился. Женщины остались. В темноте их лиц рассмотреть не удалось.

— Ноапте бунэ. Спите, — сказала Мария Павловна, обращаясь к детям и увела поздних гостей к себе. Вскоре в лесной сторожке воцарилась тишина, и только со двора доносился убаюкивающий шум ночного дождя.

В эту ночь Марии Павловне отдохнуть почти не удалось. Переодев промокших гостей во все сухое и уложив их спать, она ушла на кухню и принялась за стирку. Две гимнастерки и две юбки, две пары белья, чулки, косынки — набралось целое корыто. Стирала, тщательно терла партизанскую одежду, и невольные слезы застилали глаза. «Бедные дети, — думала жена лесника, — разве не лучше им остаться бы дома, спать в своей постели, чем так вот скитаться по лесам, быть в грязи и голоде. А что ожидает их еще на этой проклятой войне?» Назвать своих ночных гостей детьми она имела право: Катюше Юшко, начальнику штаба партизанского отряда, в то время едва минуло двадцать, а радистке Лене Новиковой исполнилось всего семнадцать. Как выяснилось потом, по настоянию командования отрядов обе девушки были направлены в сторожку лесника, чтобы, воспользовавшись дождем, немного отдохнуть в нормальных условиях и привести себя в порядок.