В большом чуждом мире

У других все было по-прежнему. Появились новые узники и через несколько дней рассказали о себе; их слушали внимательно хотя бы потому, что речь шла о том, другом, вольном мире. Скоро и к ним привыкли, и жизнь снова потекла бесцветно и тоскливо.

Росендо эта жизнь представлялась совершенно пустой и бесплодной. Как-то его навестила старуха Росария, морщинистая и сгорбленная. Ходить ей было трудно, и алькальд был глубоко тронут таким вниманием. Внучок его уже немного говорил и бегал за овцами, играя в пастуха…

Однажды во вторую камеру, где сидел Росендо, привели Дикаря, который раньше сидел в четвертой. Власти считали их теперь сообщниками, а главное, им хотелось вовлечь алькальда и всю общину в атмосферу разбоя. Те, кто побывал в тюрьме, знает, что перемещения узников обычно означают перемены в деле. Васкеса обвиняли во всех грабежах и смертоубийствах, которые случались в округе за последние годы. Обвинили его и в нападении на курьера. Однако доказать ничего не удалось. Дикарь утверждал, что все найденные у него товары он купил у Хулио Контрераса; судья вызвал его, но Волшебника не смогли найти. Говорил Дикарь спокойно и столь властно, что ему и тут верили. Судья не слишком старался, ибо знал, что разбойник у него в руках. Порою он даже давал понять, что обвиняет, в сущности, Аменабар. «И чего ты связался с общиной?» — как бы укорял он. Но для верности и для того, чтобы притянуть к преступлению Росендо, Дикаря обвинили и в том, что он участвовал в «беспорядках», послуживших причиною смерти одного из служителей закона. Его еще раз допросили и перевели к старому алькальду.

С темным, обветренным лицом и, как всегда, одетый в черное, Дикарь слился бы с мраком камеры, если бы не сверкал его здоровый глаз и не белели так ярко зубы. Властный и пылкий голос понравился Росендо, и алькальд поверил, что человек этот от природы добр. Порою казалось, что все злодеяния забыты и он снова — тот юноша, который собирал навоз, чтобы заработать матери на хлеб. Как бы то ни было, бодрость его и воля заполнили тесную камеру, и Росендо, признав, что так оно и должно быть, тихо сидел на своей постели и жевал коку. Новые соседи ладили, но нельзя сказать, чтобы они были во всем согласны.

— Ух! — кричал Васкес. — Видел бы ты, старик, как мы напали на Умай! Ну и верещали же донья Леонор, ее дочка и служанки!

— Что ж хорошего? — отвечал Росендо. — Убили двух надсмотрщиков, а они ведь из бедных, как мы, только с пути сбились…

— Жалеешь ты всех, Росендо, это тебя и губит! Надо бить без пощады…

— Чтобы убивать бедных, богатые бедными и пользуются…

— А, плевал я на бедного, если он дурак!

И беседа на этом прекращалась.

Однако Росендо все больше восхищался тем, как умеет Дикарь подчинить себе чужую волю. Он редко прибегал к угрозам, но влияние его росло. Даже начальник тюрьмы, под предлогом допросов, вызывал его в свой кабинет и оставлял там с посетителями. Охранники ходили для него в лавку и не всегда брали деньги. Один из них признался, что Оскар Аменабар платит некоторым стражникам за усиленный надзор над таким опасным преступником, но Дикарь переманил к себе всех не столько деньгами, сколько храбростью, спокойствием и каким-то особым обаянием. Скажем сразу, что богатым он не был. Он всегда делился с товарищами, а свою долю тратил не считая. Из четырех тысяч, принесенных Доротео, одну он подарил Хасинто, две заплатил Корреа Сабале, а оставшуюся роздал заключенным, охранникам и прохожим, которых за чем-нибудь посылал. Потом Дикарь получил еще одну тысячу и весть о смерти Волшебника. Деньги тут же разошлись, а весть он смаковал долго. Заметим, что Касьяне он давал деньги всякий раз, как она навещала его с сыном. Но двести солей он припрятал.

— Эти деньги, — говорил он алькальду, — нужны мне па хорошее дело.

Однажды алькальд сообщил ему, что к нему кто-то пришел.

— Женщина? — спросил Дикарь.

Да, только я не знаю, как ее зовут.

Дикарь разволновался.

— Что-то мне чудится, это Гумерсинда…

Через два часа он вернулся и сказал:

— Да, Росендо, это она и есть, моя настоящая жена. Мы с ней жили в Туко, помнишь, я рассказывал? Она тоже сидела в тюрьме. Когда она услышала, что я арестован, она пришла из самой Кахабамбы. И не повторишь, сколько она мне всего порассказала! Хорошо хоть вылечилась, ушла от судьи и теперь замужем за сапожником. Она много перемучилась. Плакала так сейчас, я и сам чуть не заплакал. Обнял я ее, и мне показалось, что я свою счастливую пору обнимаю. Она хотела остаться со мной, уйти от мужа, помогать мне тут, но я не разрешил. Пускай живет спокойно и не знает, что я ее люблю. Со мной ей хуже будет. Дал я ей двести солей, и она ушла. Тяжело было отпускать, очень я ее люблю, но ей такое не вытянуть…

Дикарь все время думал о Гумерсинде и чуть было не послал за ней, но в воскресенье вместе с общинниками пришла Касьяна, он поиграл с сыном, который уже вставал на ножки, и сказал, что мальчик вырастет сильным и смелым. На другой день велел раздобыть денег — «на хорошее дело».