В большом чуждом мире

Пришел Корреа Сабала и сообщил, что Оскар Аменабар выставил свою кандидатуру в сенат от провинции. Отец его был в Лиме, и никто не знал, сколько времени он там останется, кроме одной француженки, его возлюбленной. Предполагалось, что он занят делами, по письма домой приходили все реже. Недруги говорили, что успел он немного: добился посылки войск для поимки Васкеса и всеми правдами и неправдами домогается высокого покровительства для сына. Жена, осведомленная добрыми людьми о его занятиях, собралась в столицу с одной из дочек. Ему совершенно незачем было дольше там оставаться, но он писал, что следит за учением Хосе Гонсало и готовит избирательную кампанию. Столь убедительные доводы успокоили доныо Леонор, но от поездки все же она не отказалась.

Когда адвокат ушел, Дикарь сказал алькальду:

— Слыхал? Вы, общинники, скажите спасибо этой француженке, что вы еще живы. Надоедят они друг другу, и он снова займется вашими делами. Ему ведь важно утопить этих Кордова. А с сыном-депутатом он будет еще сильнее. Но Корреа Сабала одного не знает: Кордова тоже не дремлют, а их четверо. Они выставят кандидатуру Флоренсио Кордова. Посмотришь, что будет…

Тем же вечером в городе началась перестрелка. У дона Сегундо Переса, ставленника Аменабара, двери лавки изрешетили пулями. Через несколько дней и Кордова выставил свою кандидатуру, и дом его друзей взорвали динамитом. Предвыборная кампания началась.

Донья Леонор уехала в Лиму, взяв с собой не одну, а всех дочек.

В домах Аменабара и Кордова засели вооруженные люди. Ночью обе стороны высылали патруль, а при встречах дрались. Жандармам приказали поддерживать дона Альваро, но на улицах побили все фонари, и нередко в темноте они сражались с собственными союзниками.

Выстрелы, крики и брань сотрясали город. Заслышав пальбу, Дикарь подбегал к решетке, орал: «Да здравствует Кордова!», и заключенные чувствовали, что он вот-вот убежит. Аменабара и властей они ненавидели не меньше, чем он. Охрану тюрьмы усилили, и теперь уже восемь часовых не давали узникам спать по ночам.

Днем Дикарь с большим жаром рассказывал Росендо о том, как на пего охотились.

— Ух, старик! Послали на меня солдат, а я их два месяца водил за нос. В самых разных местах встречали человека в черном, на черном коне, с винтовкой, а с ним — люди с карабинами. Я разослал пятерых «Дикарей»! Одного — в Уйюми, другого — в Уарку, третьего — в Суми, четвертого — в Кальяри, а пятый шел куда-то к югу… Жандармы и сотня солдат не знали, что делать. Одного «Дикаря» убили — беднягу Обдулио! — и поехали сообщить об этом. Ну, тут им повезло, наткнулись на меня в самом неподходящем месте. Спасибо хоть Доротео убежал и еще шестеро. Сейчас они с нашими… А я, старик, готовлю одну хорошую штуку. Эти выборы нам на руку. Кстати сказать, все думают, почему меня не убили, убивали же моих людей. Конечно, я читал судию, эта молитва и Доротео спасла, но тут подсобил бедняга Обдулио. Они его убили, прибыли жандармы, смотрят — труп не мой, вроде покрасивей. А новость уже разошлась, народ смеется. Вот и повели меня живого, чтобы все видели. Везет, что называется!

Наконец как-то в воскресенье Дикарю принесли деньги, а кузнец передал с адвокатом сверточек, который Васкес тут же спрятал, сказав, что это игрушки для сына. На прогулке один чоло попросил у него сигарету, и они пошли вместе. Белое и черное пончо долго мелькали во дворе, а в камере Дикарь спрятал в вещах еще и револьвер.

— Понимаешь, — сказал он Росендо, — начальник тюрьмы меня любит, только он стал пошустрее и обыскивает моих гостей…

Дикарь очень осторожно жевал курицу и мясо, которые ему присылали, и однажды вынул изо рта крохотный комочек бумаги. Пока он читал в слабом свете камеры, его уродливое и прекрасное лицо светилось решимостью.

— Вот, — воскликнул он, — вот, дождались! Стемнеет, и уйдем. Доротео и еще шестеро будут ждать в соседнем доме, за старой стеной нашего двора. В этом сверточке, который принес защитник, — отмычки. Я через окошко дотянусь до замка, выйду, сверну шею охраннику, и мы с тобой выберемся во двор. Но теперь и там стоит часовой, я его тоже задушу или застрелю. Из того дома спустят мне веревку. Охранников, которые стоят слева, я подкупил, они будут стрелять в воздух. А тех, что справа, убьют мои люди. Оно конечно, могут и нас прикончить, но сейчас ночи темные, а ребята, как меня увидят, разобьют во дворе фонарь. И уйдем мы с тобой… Ты пойдешь первым.

— Стар я, не влезу…

— Они подтянут.

— А может, отмычки плохие.

— Хорошие.

— А может, твоих людей нету и веревку не спустят?

— В дом они войдут, а если не удастся — выстрелят, чтобы я знал…

— А если это часовые выстрелят, ты не выйдешь, и они тебя напрасно будут ждать…

— Да, это будет плохо… Ничего, все равно уйдем.

— Когда ты застрелишь охранника, прибегут другие, от ворот, и весь квартал окружат…

— Доротео не даст им выйти, и вообще мы раньше успеем, а не успеем — сами будем стрелять. В темноте всегда легче…

— Я старый, двигаюсь плохо и тебя подведу. Пока я полезу, они тебя застрелят во дворе…