В большом чуждом мире

— Нет, на сей раз в долг не поверю, я далеко еду, не скоро вернусь… Займи у кого-нибудь. Тебе всякий даст. Пускай алькальд поручится.

— Вы же давеча обещали, что приедете.

— А я так говорю, когда мне не верят…

Один смех с этим доном Контрерасом!

В тот день многие осуществили свои мечты об украшениях и тканях. Волшебник торговал до вечера, пока лица покупателей не растворились во тьме.

Хозяйка подала на стол, и хозяин, Мигель Панта, поужинал со старым другом. Потом они долго толковали. Волшебник знал досконально весь обширный край, где ему доводилось торговать, и много мог порассказать о дальних селениях, о поместьях, о пеонах, общинниках и празднествах… У него было немало занятных приключений, и он умел представить их совсем поразительными.

— Как-то раз зашел я в одно местечко, где гады кишмя кишели. Да, такого ни с кем не случалось! Змея заползла мне в переметную суму и сидит, я ее и не заметил. Как ее товары не раздавили? Сам не знаю. Еду я через Кахамарку, горами, высоко там, пуна, конь мой устал, я суму снял, чтоб ему было легче, змея и вылезла. Ох ты! — говорю. — Как это она меня не ужалила, когда я вещи клал или вынимал? А она поползла немного и застыла, и опять поползла, и опять как мертвая. Ей от высоты плохо стало. Ну, думаю, посмотрим, жива она или нет. Зажег соломки, змейка моя согрелась и поползла. Убивать я ее не хотел, и так умрет. Видал кто змею, у которой горная болезнь? Нет, я один с такой повстречался…

Годы не проходят бесследно, тем более если ты вечно в дороге; вот и Волшебник совсем поизносился. Плечи у него сгорбились и глубокие морщины залегли в углах рта. Со времени волшебного полета прошел не один десяток лет. История эта стала для него прекрасным прошлым, и он тосковал по молодым годам, рассказывая ее…

Свежее, голубое, золотистое летнее утро еще прекрасней, когда в нем сияет красавица Маргича! Тогда уж не до сна. И Аугусто не спал. Они с юной дояркой довольно близко подружились. Она порой просила помочь ей, а иногда — робко приказывала. Он улыбался. С Иносенсио же Аугусто был не в ладах. Он даже не здоровался с ним и старался не замечать. Дня через два-три пастух отозвал его в сторону и сказал:

— Плохо делаешь, Аугусто… Старших надо уважать. Не такой уж я дурак, сам понимаю — вы оба молодые. Я вас не трогаю. А меня ты зря обижаешь. Ты парень прыткий, ты спросишь: «Тебе-то что?» Оно конечно, я человек маленький… А все ж здесь над коровами я главный, здесь я начальник. Я бы мог тебе сказать: не нужен ты, уходи… В общем, ясно…

Аугусто было ясно, он извинился и со временем полюбил нехитрого и простого «начальника над коровами». А из пенистых струй, из дальнего поля, из огромных коровьих глаз, из рук Маргичи, из теплого навоза, из единого сердца земли рождались новые, прекрасные песни. Аугусто даже научил одной из них добряка Иносенсио, но тот был не слишком музыкален, и некоторые пассажи ему не давались.

Голуби устали спасаться от охотников и видеть, как умирают их собратья, и улетели, чтобы вернуться на другой год, то ли забыв обиды, то ли просто потому, что возвращаются не они, а новые, молодые…

Флейтист Деметрио Сумальякта очень грустил по ним и сердился на охотников, особенно же — на самого ярого, Херонимо Кауа. Он бы побил его, по боялся изувечить, а Херонимо как раз теперь покрывал черепицей школу — желтые, ровные ее стены уже были готовы. К тому же алькальд и рехидоры заставили бы платить за лечение и наложили бы штраф в пользу общины. Они даже могли бы его выгнать, если б он как следует не объяснил, за что бил человека. А то еще, может, и городской судья, чтобы поднажиться, взял бы с него штраф… И супрефект, если б узнал, посадил бы его в тюрьму, чтобы получить отступного… Да, никак не побьешь этих подлых охотников!

Он вспомнил о флейте, и ему очень захотелось поиграть. Однако на полке, где хранилась флейта, он обнаружил только свирель; Деметрио и на ней сыграл бы, но сейчас ему нужна была флейта. Иногда ее брал кто-нибудь из младших. Братья и сестры задрожали от страха, ибо Деметрио был старше и много сильнее и в злобе бывал ужасен. Его недоброе лицо и грубость отталкивали девушек.

— И урод же он! — говорили одни.

— А играет красиво… — добавляли другие.

Он долго искал свою флейту и, утратив всякую надежду, вдруг нашел ее на краю канавки у самого дома. Она поломалась и с одного конца разбухла от сырости. Деметрио не стал и пробовать ее, чтоб не услышать гнусавого звука, и отправился бить младших, как вдруг увидел лицо матери. Тогда он забросил флейту на крышу и ушел куда глаза глядят. За спиной смеялись младшие, — флейта взвизгнула на лету, и это их рассмешило.

По краям полей, окаймляя тропинки, зеленели ивы. В густой листве виднелись грозди крохотных плодов. Наглые дрозды, сверкая опереньем, клевали их и пели — хуже голубей, но теперь, когда те улетели, и это было ничего. Деметрио послушал и понял, что день не пропал зря. Да ведь ему везет — вон сухая ветка, не надо будет свежие срезать и ждать, пока они высохнут. И вообще из засохших на дереве веток флейты лучше.