В борьбе с большевизмом

И мы, оскорбленные в своих лучших чувствах, русские патриоты, отделив на пространстве времени предательство «союзников» от честной вражды германцев, вызванной войной и сменившейся теперь взаимным доверием и совместной работой, должны понять, что истинный и спасительный путь нашей политики лежит с германцами, а действия наши, открытые и честные, в целях укрепления этой политики и выгод от нее должны твердо сочетаться с действиями германских патриотов. Там, где народы связаны одной и той же судьбой, всегда обеспечены неиссякаемо глубокая внимательность друг к другу и проникновенная готовность к творчеству и созиданию.

Молю Бога, чтобы грядущий союз Германии и России, союз абсолютно неустранимый, перечитав безумные страницы истории, рассказывающие о губительных интригах «союзников» общемирового размаха, нашел подлинные слова и подлинные действия к уничтожению их темной и отвратительной силы…

Глава XVI. Мой ответ

С грустью приступаю я к этой главе, для которой другого названия не нахожу. Вот уже седьмой год, как я живу в атмосфере непрерывной травли, мелких инсинуаций, клеветы и всевозможных нападков со стороны тех, которых по разным причинам тревожило мое имя и беспокоила, как и до сего времени беспокоит, моя военно-политическая работа.

С того момента, когда я лишился фактической связи с моей армией, интернированной в Германии, но сохраняя живейшую духовную близость с ней, я пережил многое. Испытания личного характера, заботы материального порядка, трудности и неустроенность частной жизни – все это мешало моей деятельности, расстраивало планы и причиняло много больших огорчений. Два беспокойства, две огромных заботы лежали на мне: первая о моих офицерах и солдатах, их детях и женах, вторая, менее сложная, – о себе. Поселившись в Берлине после отхода моих войск в Германию я принял ряд серьезных мер по устройству армии.

Я знал: трагедия, перенесенная чинами армии и мной, подорвала у многих веру в спасительный выход из круга событий. Некоторые из них, спаянные твердыми убеждениями, стремительной жаждой деятельности, обуреваемые идеями спасения родины, наконец – просто горячие головы, едва ли могли замкнуться в лагерную обстановку, в глухое бездействие среди серых нумерованных бараков. Ряд грустных мыслей о постигших неудачах их волновал, сгущал атмосферу, звал к работе.

Я твердо учитывал, с одной стороны, общее политическое положение, с другой – материальные и физические возможности каких-либо выступлений, могущих разрядить это накопление сил, жаждущих дальнейшей деятельности. В моих письмах, в радиотелеграммах, в устной передаче указаний и дополнительных приказаний чинам армии, названной немецкими властями для упрощения «Awaloff-Gruppen», я понемногу охлаждал несвоевременные порывы их, успокаивал дружеским тоном запросы, вводил их в рамки планомерной работы. Очень часто в Берлин ко мне приезжали из лагеря чины моей армии; они расспрашивали о возможностях новой работы, излагали также свои просьбы и соображения.

Я никогда не афишировал этой любви офицеров и солдат ко мне; я переживал глубоко и счастливые минуты только тогда, когда знал, что эта радость взаимной связи – тайна наша, не попавшая на страницы печати.

Так прошел почти год.

В различных журналах и газетах, главным образом, левого направления, к этому времени появились враждебные статьи. Были тут и ругательные, и обвинительные, и разоблачительные, наконец, просто хулиганские. Некоторые газеты (например, «Голос России») считали своим долгом закрепить мое имя перед потомством в карикатурах и беглых рисунках, часто неостроумных и маловыразительных.

Печать (левая, разумеется) злобствовала, разбирала мое прошлое, работу в Прибалтике и мою личную жизнь, помещала на своих страницах такие ужасы обо мне, что нередко, просыпаясь по утрам и проглядывая почту, я серьезно спрашивал себя: не сошли ли с ума гг. редакторы, помещая всю эту чушь про меня? По-видимому, за моей спиной чудился им тот призрак, который напоминал им о близкой расплате, и они неустанно создавали статьи, пытаясь «разоблачать».

Левая русская печать выражала свое негодование вообще по поводу моей борьбы с социалистами, что же касается некоторой части правой, то она возмущалась взятым мной курсом совместной работы с Германией, так как в ней царила еще антантофильская ориентация. Я не говорю уже о печати английской, французской, польской и др.: она была сплошным криком возмущения, подкрепленного боязнью того сближения России с Германией, которое я открыто и твердо проводил.

Конечно, было и смешно, и грустно. Я долго отмалчивался, помня, что всякий, кто хоть немного выйдет вперед, – всегда подвергается нападкам, а я вышел, и в свое время достаточно резко, а для многих и ощутительно: я говорю о социалистах разнообразных оттенков.