В бурном потоке

— Вы как будто не намеревались касаться личных дел?

— Совершенно верно. Но мой вопрос только звучит как личный. В действительности это вовсе не так.

— Не понимаю.

— Хорошо, начнем с другого конца. Мне известно, что в Женеве вы входите в группу (направление, движение, называйте это как угодно). У этой группы определенные интересы, к которым относится, в частности, собирание сведений об усиливающемся разложении в Австро-Венгрии. В этом вопросе намерения ваших друзей сходятся с намерениями других кругов и держав, например, западных союзников.

— Замолчите! — Адриенна выронила стопку носовых платков, которые собиралась уложить в чемодан; на ее побелевшем как мел лбу резко выступили веснушки. — Я не желаю знать, что вы имеете в виду. Не желаю! Понимаете? И вообще не желаю иметь с вами никакого дела. Извинением вам может служить только то, что вы, надо думать, поступили так по неведению. Но запомните на будущее, раз и навсегда: мы, социалисты-интернационалисты, никогда не идем ни на какие сделки с агентами империалистических держав. Никогда. Ни при каких условиях. А теперь уходите!

Каретта тоже побледнел. Он медленно поднялся. Как ни странно, движения его стали спокойнее: пальцы не барабанили, плечи не дергались.

— Вы не дали мне договорить до конца. Я хочу вас предупредить, что всякое разглашение…

Адриенна перебила его:

— Ваши опасения на этот счет напрасны. Доносить властям не в моем характере.

— Тем лучше. Кстати, при моих связях это вряд ли причинило бы мне неприятности. Не говоря уже о недоверии властей к источнику подобного заявления. Зато попытка меня очернить тотчас имела бы очень печальные последствия для одного господина, который вам… как прикажете выразиться, близок или… — Прежде чем выложить свой главный козырь, он многозначительно кашлянул. — Я имею в виду доктора Душана Вукадиновича.

Адриенна, понимая, что Каретта следит за каждым ее движением, тихо, сквозь зубы, процедила:

— Если это шантаж, то я, к сожалению, вынуждена буду вас разочаровать.

— Шантаж! К чему такие громкие слова? Вы меня совершенно не поняли, уважаемая. Пока что мое упоминание о докторе Вукадиновиче было своего рода предостерегающей дощечкой. Никому не придет в голову обвинить дирекцию железной дороги в шантаже, если она, в интересах самой же публики, пытается уберечь ее от хождения по путям. Моя дощечка разъясняет публике, что даже ненамеренное разглашение нашего разговора будет иметь опасные последствия.

— Понимаю, я не оценила ваших гуманных побуждений.

— Смейтесь, смейтесь! Я действительно думаю о вашей выгоде… Только, пожалуйста, меня не перебивайте! Я уважаю ваши предрассудки: я понимаю, вы хотите мне категорически заявить, что личные выгоды вам безразличны. Но я об этом и не помышлял. Речь идет о реальной выгоде для вашего движения. Младший брат доктора Вукадиновича, Джордже, находится — что вам, вероятно, неизвестно — на острове Корфу; туда были эвакуированы остатки сербской армии, где он служил унтер-офицером. Этот молодой человек, придерживающийся тех же взглядов, что и его брат, и вы, был недавно арестован за принадлежность к антимилитаристской республиканской тайной организации. В ближайшее время он предстанет перед военным судом. Мне незачем вам объяснять, каковы в девяноста случаях из ста приговоры военных судов по таким делам… — Каретта жестом показал — расстрел. Он пытался что-то прочесть в глазах Адриенны, но она тупо глядела перед собой. Каретта продолжал: — К счастью, мои связи простираются и на Корфу. Я могу поручиться за исключительно мягкий приговор, если суд получит секретное извещение, что единомышленники обвиняемого готовы возместить его вину, — например, передачей сведений о силе социалистической оппозиции и воздействии ее пропаганды в австро-венгерском военном флоте. Я полагаю, что вы можете раздобыть такой материал через ваших товарищей или направить меня к лицу, которое полностью об этом информировано. Разумеется, материал ни в коем случае не будет использован во вред оппозиционным матросам; напротив, они могут рассчитывать в своей деятельности на щедрую поддержку стоящих за мной… Ну, скажем, факторов власти. — Каретта замолчал и принялся разглядывать свои кольца.

Наступила продолжительная пауза.

Наконец Адриенна спросила:

— Это все, что вы имели мне сказать?

— Да. По крайней мере — пока. Мое предложение было слишком неожиданным? Пожалуйста, вы не обязаны отвечать немедленно. Сообщите мне ваше решение денька через два-три. Как видите, все по-честному?

— Вон! — прошептала Адриенна, словно ей жалко было всякого громко произнесенного слова. — Вон, или…

Каретта одним прыжком очутился подле нее. Схватив Адриенну за кисти, он так их сжал, что руки у нее побелели. Его верхняя губа с холеными шелковистыми усиками приподнялась, обнажив ряд белых и на редкость острых зубов.

— Или что́?

Адриенна подавила крик боли, но к глазам все же подступили слезы. Собрав все силы, она боднула его в нос: он отпрянул и выпустил ее руки.