Пока я иду на ретрит, знакомое ощущение уныния и безнадежности охватывает меня и оседает где-то в животе.
Не на что надеяться. Не во что верить. Каким доверчивым дураком ты был в прошлом. Ну уж нет, больше ты не повторишь эту ошибку. Это твои чувства, и за эти чувства ты себя ненавидишь.
Если бы кто-нибудь знал, какие ты испытываешь чувства, если бы кто-нибудь когда-нибудь выяснил…
Господи, какие же отвратительные у меня мысли. Я открываю дверь и оказываюсь в пространстве в стиле
Чуть позже в гостиной цокольного этажа устраиваются неформальные посиделки тревожных людей – и людей, которые будут нас консультировать и лечить. Мы хаотично перемещаемся, пожимаем друг другу руки, пьем чай из изящных китайских чашек. Меня охватывает новый приступ тревожности как журналиста, а не просто клиента. Эти люди будут передо мной откровенничать, раскрывая глубины своих страданий. Я сказал, что не буду спрашивать их имена. Каким бы это было бальзамом на душу, правда? Я мог бы сказать им, что очень профессионально перехожу от частного к общему, что могу использовать пикантные детали, но не заходить слишком далеко. Хотя в прошлом я часто совершал ошибки, а иногда под наплывом эмоций заходил слишком далеко. Но я
Тревожные люди в большинстве своем богаты или очень богаты. Трое или четверо участников ретрита – банкиры; похоже, их мозги не выдержали напряжения всех этих обменных и прочих манипуляций. Еще одна участница – супруга банкира с надломленной психикой; в принципе ее мозг прекрасно манипулирует деньгами, но сама она «сломалась». Пару человек – карты в колоде поставок, которая недавно была перетасована, вследствие чего они утратили контроль над поставками. Кто-то, у кого лучше доступ к данным или более мощные компьютеры, оказывает на них давление, и теперь они вынуждены увольнять людей или заставлять этих людей работать как каторжных. Это ужасно, невыносимо, а давление все сильнее – и они не выдерживают его.
Ну и, наконец, я. Я по жизни страдаю повышенной тревожностью. В целом я функционирую очень хорошо, но иногда – очень плохо. Я суперкомпетентный, но имеются надломы: я пускаю вещи на самотек, и это заканчивается плачевно. Можно сказать, что я эмоционально отстраненный человек; окружающие иногда называют меня холодным. Я стал одним из наблюдателей, а не одним из творцов своей жизни. Я смотрю на людей и пытаюсь представить себя на их месте. Мне кажется, что даже если я когда-нибудь и стану успешным, то заплачу за это: в глубине души мною движет чувство вины. Это – мрачная, хроническая война, которую я, по-моему, выигрываю, хотя периодически терплю поражение и несу потери. Помимо прочего, страдают мои финансы. Утекают деньги. Я группируюсь – и снова в бой.
Вернувшись после ужина в свою комнату, я выглядываю в окно. Деревья и живые изгороди в лунном свете внушают суеверный страх. Я ложусь на постель и, как всегда, благодарю судьбу за то, что сплю не в пансионе. Меня накрывает очередной волной мрачной ностальгии с горьким привкусом одиночества, привычного чувства вины и легкой зависти к самому себе в те наивные молодые годы. В голове непроизвольно звучат слова песни, которую я услышал в первую неделю пребывания в пансионе: «Стучите три раза». И еще одной: «Страстная любовь». У некоторых ребят были крошечные радиоприемники, которые они слушали по вечерам, а днем прятали. Никто толком не знал о сексе, но о нем постоянно говорили. Пожилая воспитательница была ярой противницей мастурбации и заставила моего соседа по спальне пятьдесят раз написать аккуратным почерком фразу «Я не должен играть со своими принадлежностями». Ее помощница, молоденькая француженка, которая с энтузиазмом и нежностью купала нас, делала вид, что не замечает моей эрекции или моего немого восторга от намыливания интимных областей.
Мне становится некомфортно лежать на постели в одежде, но я не хочу вставать и проходить весь этот моцион с переодеванием и чисткой зубов.