В дельте Лены

Мы довольно быстро добрались до оленьей станции в Бурулахе и убедили его старосту сопровождать нас до Зимовьелаха. Я попытался заручиться услугами другого местного жителя, чтобы отвезти наших оленей, когда они прибудут, в Хас-Хата, но переводчик и исправник сообщили мне, что есть только один человек, который знает дорогу, но он слишком стар, чтобы ехать в это время года. Я, к сожалению, уже знал, что в Сибири мошенников больше, чем святых, и поэтому стал настаивать на том, что непременно должен быть кто-нибудь ещё, кто знает дорогу. Но они заверяли меня, что он единственный, других нет, и по моей просьбе исправник послал за ним на другой конец деревни. Ему, конечно, пришлось прийти, то есть его привели; он опирался на плечо молодой девушки и огромный посох, выше его самого. Он был слепой и полуголый, лишь несколько лоскутов оленьей шкуры покрывали его дряхлое тело, кое-где оно было полностью открыто непогоде. Неверной походкой он вошёл в наше жилище, говоря: «Драсти, драсти». При виде его мне стало стыдно за себя, а Ипатьев расспросил его. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз проезжал через горы? «Около двадцати лет», – сказал он. Знал ли он кого-нибудь, кроме себя, кто мог бы найти дорогу? Он не знал никого, за исключением двух своих сыновей, но они оба умерли. Теперь никто не пользовался оленьей дорогой, все путешественники ездили другим путём, на собаках. Поэтому я оставил Бартлетту сообщение, чтобы он нанял человека в Бурулахе или Кумах-Сурте, чтобы тот погнал за ним своих оленей в Хас-Хата, и, если он думает, что есть хоть какая-то вероятность того, что ему не хватит для этого провизии, то чтобы он убил для еды одного из оленей и взял мясо с собой. Бартлетт получил мою записку, но сказал, что она была так неразборчиво написана, что он не смог её прочитать.

В Бурулахе не было собак, и мы отправились в Зимовьелах на оленях, сначала по руслу реки, а к востоку от Кумах-Сурта – по сухому руслу горного ручья. До поварни в горах было сто тридцать вёрст, от неё до Тумуса – ещё сто семьдесят. Хотя я поднялся в три часа утра и был готов отправиться в путь уже в четыре, нам всё же не удалось выехать до шести, что, в конце концов, было довольно ранним часом для этих мест. Метель бушевала самым ужасным образом, так что у ямщиков не было никакого желания ехать. По дороге нет свежих оленей, и, если непогода нас задержит, мы не только сами пострадаем от недостатка пищи, но я также задержусь с отправкой помощи Бартлетту, которому приказано действовать быстро. В ту ночь после перехода через горы нам предстоял переход по тундре протяжённостью в сто тридцать вёрст, и, посовещавшись, туземцы решили отказаться от своего намерения остановиться в поварне и вместо этого продолжили путь через тундру. В наступившей темноте с яростной снежной метелью проводники, как водится, заблудились. Пришлось ночевать на нартах, пока олени, привязанные, отдыхали и паслись, а ямщики, завернувшись в свои оленьи шубы, сидели спиной к ветру и спали.

Заблудились мы, впрочем, не так сильно и при свете дня снова нашли дорогу. К следующей ночи мы пересекли тундру и достигли бухты Быковской, но туземцы не решились её пересечь, поэтому мы её обогнули и, наконец, в десять часов, после многих неверных поворотов и возвращений, мы прибыли, все засыпанные снегом и замёрзшие до полусмерти, в хижину в Тумусе, проехав в тот день сто девяносто вёрст, без еды и воды с самого завтрака в три часа ночи в Бурулахе. Было некоторое удовлетворение в том, что нам удалось поддерживать активность наших людей, независимо от того, хотели они двигаться или нет, хотя мы и видели, как они потихоньку отрезали кусочки от замороженного мяса, перевозимого в наших санях.