В дельте Лены

Конечно, никогда в жизни я не был так рад видеть двух белых мужчин, как сейчас при виде Берри и Ханта. Они прошли на запад почти две тысячи миль вдоль берега Северного Ледовитого океана, от Восточного мыса до устья Яны, и прибыли в Усть-Янск всего через два-три дня после моего отъезда. Там они впервые узнали о том, что я нашёл и похоронил погибших из отряда Делонга, а также о моей попытке найти какие-либо следы бедного Чиппа. Берри поспешил догнать меня, захватив с собой приличный запас хлеба, в котором мой отряд остро нуждался, и, таким образом, фактически частично выполнил миссию, которую изначально планировал: а именно, помощь людям с «Жаннетты». И, повторяю, мне было очень приятно встретиться с двумя моими соотечественниками и притом сослуживцами в этом отдалённом и безотрадном месте.

После долгих рукопожатий и многочисленных расспросов о делах на родине и наших общих знакомых мы приготовились на следующий день попытаться пройти перевал и добраться до следующей станции. Итак, ранним утром мы отправились в путь и после тяжёлого перехода разбили лагерь в долине на другой стороне. Наш отряд теперь насчитывал пятнадцать человек, и наши лошади едва могли волочить ноги. Мы ехали на них от поварни до поварни, отпуская на каждой остановке пастись на прошлогодней листве и кустарнике. В этом долгом путешествии нас очень развлекал один из присоединившихся к нашему отряду. Он немного овладел русским языком и кричал туземцам: «Ямщик, ямщик, сколка верста до станция?»

Ямщик, к которому он обращался, указывал ближайшее расстояние, какое он знал, а наш нетерпеливый компаньон обиженно жаловался, как ребёнок: «Врёшь ты всё! Ты ещё час назад говорил, что восемьдесят…»

А если этому вечно раздражённому члену нашего отряда попадалось неудобное седло, то недовольные вопли и проклятия седлу, лошади, уздечке и всем якутам вообще продолжались до следующей перемены лошадей. Наконец ему в голову пришла блестящая идея. Он как-то заметил, что, если на перемене лошадей подарить несколько рублей ямщику или начальнику станции, то седло и упряжь оказываются гораздо лучше. И потому какое-то время он был не так несчастен. Но вскоре ему опять попалось неудачное седло и стремена не по росту, и, судя по тому, как он ворчал о своей еде, питье и сне, о небе над головой и земле под ногами и вообще обо всём, что его окружало – я всерьёз засомневался, что ему понравится его нимб, если он всё же попадёт в Рай, что, на мой взгляд, весьма маловероятно. Я думаю, что попади он на Небеса, со всеми его воображаемыми удобствами и великолепием, он всё равно будет жаловаться, что в Аду, говорят, развлечения лучше. Я так прямо выражаюсь просто потому, что за всё время моих путешествии или даже моей жизни я никогда не сталкивался с таким придирой и критиканом. Он был недоволен всем и даже тем, что остальным казалось просто роскошным, хотя иногда мы предпочли бы, кончено, ещё лучшее, если бы обстоятельства позволили. Однако «Мрачный Джон», как его вскоре окрестили, не делал таких допущений. Ну, а когда мы обнаружили его неблаговидные дела с подкупом ямщиков и станционных смотрителей, долгом одного из нас стало садиться, якобы случайно, не на ту лошадь – и ехать как ни в чём ни бывало, к большому неудовольствию «Мрачного Джона».

Мы разбили лагерь в долине к югу от Киенг-Юряха в маленькой старой хижине, с протекающей крыши которой капала вода, а пол был покрыт льдом. Некоторые легли спать снаружи на постели из ветвей сосны, ели и болиголова, рядом с большим костром, на котором мы зажарили оленину; с чаем, сахаром и остатками чёрного хлеба, который привёз нам Берри, она составляла нашу вечернюю трапезу. Хорошо отдохнув за ночь, мы отправились в путь до следующей станции, расположенной в пятидесяти верстах, рядом с местностью, которая была сейчас затоплена. Туземцы покидают такие затопляемые места, уходя на возвышенности, и поэтому следующая за этой станция была бы слишком далеко, на расстоянии ста двадцати вёрст, и во всём этом расстоянии мы не нашли бы ни людей, ни лошадей, ни дичи и ничего съестного. Поэтому мы остановились на двое суток, чтобы дать нашим лошадям отдых и возможность полакомиться сухой травой, которая появилась из-под тающего снега.

Расположившись в старой поварне, мы убили одного из оленей, которых вели с собой в качестве еды, а остальных привязали там, где уже показывался олений мох. Как раз в тот момент, когда мы прибыли на станцию, от неё отъезжала семья тунгусов: муж, жена, мальчики, девочки и младенцы, верхом на спинах или, скорее, на плечах северных оленей. Двое маленьких детей были подвешены по обе стороны от оленя с помощью ремней. И малютки, казалось, совсем не были обеспокоены своим положением; и здесь я должен решительно отметить превосходный характер и примерное поведение как якутских, так и тунгусских ребятишек по сравнению с детьми просвещённого христианского мира.