Однажды к нам пришла миссис Кузьма и сообщила, что в Булуне погиб какой-то чиновник, что, вероятно, и стало причиной задержки её мужа. Но по ней было видно, что она соврала, хотя впоследствии, где-то дней через пять, я узнал, что там действительно умер некий служащий. Тем временем установилась холодная погода, дул пронизывающий ветер со снегом, о которого не спасала наша рваная одежда. Но бездействие, как известно, хуже смерти; и я почти поддался соблазнительным доводам своих людей, некоторые из которых, во главе с Бартлеттом, вызвались тащить Лича на санях вместе с провизией, если бы я только отдал приказ трогаться. И всё же, взглянув на свою полураздетую команду, всё ещё не отошедшую от обморожений, полученных несколько недель назад, и прислушавшись к воющему ветру снаружи, я осознал, что было бы верхом безрассудства решиться на такое предприятие. Но в то же время, теперь у нас было много рыбы, и с подходящим проводником мы могли бы дойти до Булуна! И вот, подгоняемый собственным нетерпением из-за невыносимой задержки Кузьмы и нашего вынужденного безделья, в то время как наши товарищи, возможно, умирают без нашей помощи, я наконец объявил, что мы загрузим одни сани рыбой, на другие положим Лича и с местным проводником отправимся в Булун. Но кто будет проводником? Как только я распорядился об отправке, мне тут же возразил уже мистер Даненхауэр, который сказал, что это безумие пытаться идти в путь, в котором половина людей точно погибнет, если вообще кто-нибудь сможет в нашем состоянии пережить это путешествие. Бартлетт, который никогда не терял рассудка и, казалось, был готов ко всему, уговаривал попробовать; но, ещё раз взглянув на нас, нашу убогую изодранную одежду, искалеченные конечности, я окончательно и твёрдо решил, что риск слишком велик и не оправдан. Незачем подвергаться такой опасности и снова испытывать страдания. Тем более, что наш посланник Кузьма может появиться в любой момент. Да, пять дней, отведённых на его поездку, уже прошли, но мы можем подождать ещё столько же. Так что моё предложение сыграть в псевдогероизм и пройти с отрядом двести восемьдесят вёрст закончилось, к счастью, ничем.
Днём 29 октября, на тринадцатый день после отъезда Кузьмы, на льду залива была замечена пара саней. Все мгновенно вывалились из балагана встречать нашего долгожданного курьера. Никогда ещё никакого самого дорогого гостя не встречали так искренне и радостно, как Кузьму с Николаем. Когда утихли положенные по случаю приветствия, сани разгружены, а чайник поставлен на огонь, Кузьму засы́пали вопросами о причине его задержки. Он путанно объяснял, что на Лена вскрылся лёд, бессвязно рассказывал ещё какую-то историю о двух встреченных оленьих упряжках с туземцами и двумя американцами, обмороженными и едва живыми от голода, и которые, в свою очередь, говорили о смерти каких-то своих товарищей. Всё это и многое другое Кузьма рассказывал на сумбурной смеси русского, якутского и тунгусского языков, когда, внезапно вспомнив о чём-то, он полез за пазуху и вытащил два конверта и сложенный листок бумаги, которые он передал мне, объяснив, что одно письмо было от булунского казачьего командира, а другое от «маленький поп», то есть от молодого священника. Но главной ценностью оказался грязный, смятый клочок бумаги, который, когда я развернул и прочитал его, просто потряс всех нас:
Снова расспросив Кузьму, я узнал, что Ниндеманн и Норос направлялись в Булун, что их нашли в хижине в местности Булкур[51]
, у первого изгиба реки на запад, в двадцати милях к югу от деревни Тит-Ары[52], что они были очень больны, сильно страдали от голода и холода, и что он, Кузьма, понял, что многие из их товарищей погибли. Но, сверившись с запиской, я увидел, что не хватает только одного человека, так как там было написано: «Капитан и Доктор и (9) других людей», число девять было выделено скобками. Поэтому у нас сразу возник вопрос: кто мог быть тем несчастным? Никто тогда не догадался, что это был Эриксен, рыбак с Северного моря и один из лучших людей в экипаже корабля. Датчанин, конечно же, измотал себя и отморозил ноги во время шторма из-за слишком большого напряжения сил, когда было небезопасно поручать кому-нибудь ещё управление лодкой.