В дельте Лены

Мы поднялись при свете звёзд и снова тронулись в путь. Вскоре борьба со стихией развеяла остатки моего сна. Лица туземцев были обморожены и покрыты волдырями, собаки еле шевелились, и не более того, и наши перспективы были действительно мрачными. Я то и дело спрашивал Василия, скоро ли мы подъедем к следующей хижине, и тот неизменно отвечал: «Скоро!», указывая вперёд своим остолом, как будто хижина была сразу за холмом. Но день сменился сумерками, снова наступила ночь, и я уже потерял всякое терпение. На каждой из наших всё более частых остановок для отдыха упряжек, туземцы трогали меня за рукав и что-то говорили. Я отвечал им, снова спрашивая про балаган, и они продолжали уверять меня: «Да, да, скоро, скоро». В конце концов, когда они в очередной раз начали рассказать мне о своём выдуманном балагане, я в ярости заорал: «Балаган суох!»

После этого они, видимо, сочли неразумным спорить и оставили меня в покое, рассудив, по всей видимости, что не будет большой беды, если такой упрямец помрёт, пусть даже от голода и холода. Их, конечно, несколько оправдывало то, что я протяну ещё какое-то время, суда по тому, как я энергично рявкнул «суох!» и сопроводил его отборной руганью на моём богатом родном языке, которой они не поняли, но общий смысл, несомненно, угадали. Наконец, далеко за полночь, Василий потряс меня за плечо и крикнул: «Балаган, майора, балаган!». Я привычно отмахнулся, но он продолжал свои попытки привести меня в чувство, повторяя: «Да, да, огонь!». Упряжки остановились, я поднял голову, и увидел, что прямо рядом со мной из сугроба вырывается пламя. Так, по крайней мере, это выглядело, поскольку, хотя хижины и возвышаются над землёй, их так засыпает снегом, что к середине зимы собачьи упряжки бегают прямо по их крышам, вкушая аромат варенных гусей или рыбы, которые струятся из дымовых отверстий. С каждым снегопадом вход в хижину всё больше скрывается из виду, пока не окажется где-то на четыре-пять футов ниже уровня снега; и тогда, чтобы входить и выходить из балагана, приходится делать в снегу ступеньки вниз.

При виде весёлых красных искр, вылетающих из холодной белой поверхности, и яркого света из ближайших дверей, в котором стояли женщины, предупреждённые лаем собак и держа в руках зажжённые факелы, чтобы провести нас в хижину, моё настроение сразу улучшилось, я поднялся и сел в санях. Константин с Василием помогли мне подняться на ноги с намерением помочь спуститься по ступеням, но внезапно собаки, ещё не привязанные, учуяв запах еды, рванули вперёд. Туземцы, естественно, отпустили меня и бросились к своим упряжкам. Ноги подо мной тут же задрожали, затем подогнулись, я покачнулся взад-вперёд, а затем рухнул лицом вниз. Но тут же пополз к сверкающему впереди дверному проёму, к темнолицым женщинам с факелами. Они с удивлением уставились на странное существо, которое приближалось к ним на четвереньках. Добравшись до снежной лестницы, я сначала попытался развернуться и спуститься по ступенькам подобающим цивилизованному американцу образом, но, потеряв терпение от долгого и холодного процесса, свалился головой вперёд и без всяких церемоний скатился к ногам испуганных женщин, которые отступили и смотрели на меня с поднятыми факелами, крича по-якутски: «Кто? Кто это?!». Мой ответ на хорошем английском только усилил их смятение, – «How do you do, girls?». Затем, протянув к ним руки, я выразил желание, чтобы мне помогли войти в хижину.

Увидев, что я белый человек и говорю на незнакомом языке, они на мгновение отступили, а затем, набравшись храбрости и видя моё беспомощное состояние и покрытое шрамами обмороженное лицо, двое из них подошли, а другие зажгли больше факелов и помогли мне пройти через низкие двери пристроек в большой, хорошо обустроенный и удобный балаган. В нём был пол, довольно высокой, с трёх сторон были обычные рундуки-койки, в центре стоял большой камин с обмазанным глиной дымоходом и излучал тепло и свет из своего вместительного жерла.

Меня провели в традиционный гостевой угол под иконой, а затем женщины отступили, чтобы получше рассмотреть незнакомца. Тем временем весть о моём прибытии разлетелась по деревне, и в хижину уже хлынули зеваки. Женщины сразу же принялись освобождать меня от верхней одежды – куртки, штанов, обуви и так далее, так как все меховые изделия для лучшей сохранности хранятся в другом, прохладном помещении. Я сам сбросил варежки и шапку, когда вошёл, и теперь Василий и Константин принесли мой спальный мешок и другие вещи. Они рассказали людям, кто я такой и зачем здесь, что, по-видимому, вызвало у них большое сочувствие; глядя на мои обмороженные и распухшие руки, туземцы, полные любопытства и сострадания, разразились восклицаниями и вопросами: «Ах, ох! Правда?! Воистину!»