В дельте Лены

Наступившая ночь застала нас в пути. Туземцы вырыли в снегу квадрат примерно семь на семь футов и поставили с наветренной стороны сани, чтобы защитить нас от ветра и задержать снег, потом достали замороженную рыбу, настрогали её и поели. Собак привязали и накормили, мы забрались в спальные мешки, а несколько собак, которых мы не привязывали, уютно устроились на нас сверху. Час или два мы спали довольно хорошо, но задолго до рассвета я так замёрз, что чувствовал, что никогда больше не разогнусь. И правда, как это часто бывало, как только я лёг, мне было очень холодно, но в толстом спальном мешке я вскоре согрелся, за исключением ног, где мне не удавалось поддерживать нормальное кровообращение. И вот через некоторое время, убаюканный уютным теплом моего тела, я погрузился в глубокий сон. Мне снились долгие, утомительные пешие переходы, а снежинки, залетавшие в дыры моего старого спального мешка и таявшие на моём лице, казались мне назойливыми комарами. Когда спишь таким образом в течение пяти-шести часов, тело охлаждается, конечности начинают сводить судороги, снег забивается в рукава и за воротник, сон становится беспокойным и, наконец, вскакиваешь, как будто тебя обожгли калёным железом! Ибо снег под курткой растаял, тело вот-вот примёрзнет к мешку, мокрый рукав уже примёрз к запястью, и в спешке, чтобы отделаться от обжигающей одежды, ты стягиваешь её со своей воспалённой плоти, она срывает волдыри, оставляя мокрые пятна с налипшими шерстинками оленьей шкуры, которые потом загноятся и покроются струпьями.

Поэтому я был рад, когда наконец рассвело. Мы вылезли из сугроба, вытряхнули снег из одежды и спальных мешков и съели завтрак из замороженной рыбы, – туземцы завершили её курением трубок. Затем, когда сани были загружены, из своих сугробиков вытряхнулись бедные наши собаки и, недовольно ворча, дрожа и огрызаясь, без всякого завтрака выстроились в очередь в упряжку, и начался ещё один день пути. Придерживаясь западного берега реки, мы приглядывались к каждому предмету по ходу нашего движения, время от времени останавливаясь, чтобы внимательно смотреть всё вокруг в надежде отыскать какие-нибудь следы, идущие с севера вслед за теми двоими, которые вырвались из пасти смерти. Тут и там мы видели, где под этими двоими ломался лёд, тогда ещё молодой, но кроме этого не осталось никаких следов, которые вели бы нас к остальному отряду. Вскоре нас снова окутала тьма, принеся с собой ещё одну трудную ночь в снегу. А утром, после скромной трапезы из мороженой рыбы, запитой тепловатым чаем, кое как заваренным на костре на снегу, мы продолжили наше путешествие.

В одном месте мы заметили следы двух мужчин, пересекавших залив и направлявшихся на восточный берег и вернувшихся, но отпечатки были старые. Ближе к ночи мы прибыли на место трёх крестов и обнаружили две старые хижины, лодку и рыбацкий сарай, как и было описано, а также гробы с телами якутов на ко́злах. Я смог найти следы двух мужчин в хижинах и вокруг них, но не более того. В этих жилищах, полуразрушенных и засыпанных снегом, не было никаких признаков того, что кто-то побывал в них после Ниндеманна и Нороса. Теперь я почти умирал от голода. Предыдущие две ночи дали мне лишь небольшой отдых и никакого восстановления сил, а ледяная рыба, казалось, только заморозила меня. Я спросил туземцев, далеко ли до Матвея[62], они сказали, что двадцать пять вёрст, и там у нас может быть огонь, кров, горячий чай и варёная рыба. Поэтому, хотя было уже далеко за полночь, я отдал приказ: «Пойдём Матвей».

Теперь я прошёл по следам Ниндеманна и Нороса до того места, где, по их словам, они набрели на первые хижины после расставания с Делонгом; и поскольку я неуклонно придерживался западного берега реки, ошибки быть не могло. Поэтому я решил остановиться в Матвее с намерением возобновить завтра свои поиски по отмелям, по которым мы ехали весь день, до острова Столб, одной из самых главных ориентиров Ниндемана. Мы поспешили далее в темноте, ориентируясь только по западному берегу, и далеко за полночь подъехали к хижине. Тело моё окоченело так, что я едва мог двигаться и говорить; я сел на снег, туземцы открыли мне вход в хижину, заползая в неё на четвереньках, я закричал: «Огонь, огонь!».

Вскоре огонь уже пылал в очаге, распространяя живительное тепло, и тогда в его ярком свете я увидел, что, хотя дверь хижины была завалена снегом, дымовое отверстие оставалось открытым, и, как следствие, в хижину намело много снега. Но по мере того, как огонь разгорался и всё ярче освещал комнату, я обратил внимание на необычное расположение ложа из палок и сказал: «Якут суох». Они с серьёзным видом покачали головами и повторили: «Суох» (нет); а затем, указав на открытый дымоход и снег в хижине, добавили: «Американски!».