В долине Иордана

Я очнулся на время изъ своего чуднаго забытья, и изъ міра созерцаній опустился снова на гршную землю. Нтъ! По всему міру можетъ быть гршна земля, но здсь, на Святой Земл, на берегахъ Іордана священна каждая песчинка, каждый камешекъ попираемые ногами. Какъ-то невольно при громкомъ окрик Османа глаза мои обратились налво и упали на зыбкую поверхность воды, залитую луннымъ сіяніемъ…

Какъ чешуя исполинской зми, переливаясь и дробясь, блистали быстрыя струйки священной рки; словно горсть брошенныхъ невидимою рукой алмазовъ искрились, горли и потухали, чтобы вновь загорться прежнимъ блескомъ, отдльныя капли воды, взлетавшія на воздухъ. Густыя заросли зелени раздвинулись тутъ какъ стны, пропустили струи быстротечной рки и наклонились надъ самою водой, омакивая въ нее свои зеленыя втви. Пушистые стебли болотной травы и тростника ушли въ самыя воды Іордана, пріютившись за мыскомъ чтобы не снесла ихъ сила струи. Глинисто-песчаный берегъ не высокъ, и мстами сходитъ прямо въ рку, мутя ея чистыя воды, несущіяся со склоновъ Ермона. Нервно дернулъ я коня пытавшагося ринуться къ рк и войти въ ея священныя воды, неся на копытахъ еще слды отложившейся соли изъ водъ Мертваго Моря... Какъ вкопанный, насторожа уши, остановился конь надъ самымъ обрывомъ Іордана, замеръ и всадникъ, досел порывавшійся впередъ… Іорданъ евангельскихъ сказаній, тихій, чудный, священный Іорданъ былъ подъ ногами путника пришедшаго сюда изъ лсовъ далекой Россіи! Трудно высказать и описать, но легко перечувствовать то что ощутилось въ моемъ сердц въ минуту свиданія съ Іорданомъ; мн казалось тогда что передо мною предстала не рка, не струя быстротечной воды, а нчто живое, одаренное чувствомъ и пониманіемъ… Предъ нимъ-то и затрепетало радостно мое сердце, наполнились слезами мои глаза, и въ душ загорлась та искорка вры которую можно раздуть въ пламень если міръ не поглотитъ ее снова…

— Таала хуна, бе исмъ Лиллахи (поди сюда, во имя Божье). Пора намъ и отдохнуть, проговорилъ Османъ, слзая съ лошади и подходя ко мн.

Машинально я придержалъ коня и спустился на землю. Нога ушла по щиколодку въ вязкую почву. Оставивъ лошадь Осману, я приблизился къ вод и вошелъ въ нее съ цлію увлажить пересохшее горло. Мн казалось что въ живыхъ струйкахъ, уходившихъ у меня подъ ногами, играли сотни золотыхъ рыбокъ, блистая своею чешуей. Взявъ пригоршню священной воды, я глотнулъ ее съ тмъ чувствомъ которое подсказывало мн мое сердце и долго пилъ… Только въ Палестин, бдной текучею водой, гд Іорданъ представляется главною водною артеріей, вода его можетъ быть названа «лучшимъ напиткомъ страны». Мутная отъ примси ила и глины, съ илистымъ вкусомъ и легкимъ землистымъ запахомъ, обусловленнымъ тою же примсью, вода Іордана уступаетъ не только вод живыхъ ключей, но даже нкоторыхъ колодцевъ. Утоливъ свою жажду, долго еще я стоялъ по щиколодку въ вод, между тмъ какъ быстрыя струи набгали на мои ноги, обрызгивая ихъ серебромъ и алмазами. Какъ-то дтски радовало меня что у ногъ моихъ плещется Іорданъ, и что сбылась давно взлелянная мечта — ступить гршною ногой въ его священныя струи. Между тмъ мой Османъ, уже разсдлавъ коней и, пустивъ ихъ на подножный кормъ, началъ дятельно готовиться къ ужину и ночлегу. Съ намреніемъ добыть дровецъ, мы разошлись по разнымъ сторонамъ въ густой чащ поросли и принялись ломать сухіе сучья тарфъ и низкорослаго дубняка.

Не прошло иполучаса, какъ на нашей стоянк уже яркимъ огонькомъ вспыхивалъ костерокъ, на которомъ старый Османъ ухитрялся подвсить чайникъ съ іорданскою водой. Я лежалъ, распростертый на своемъ дорожномъ плащ, поглядывая на веселое пламя, трещавшіе сучья и копошащагося каваса. Только испытавшій сладость подобныхъ ночлеговъ въ лсу или степи можетъ представить себ всю прелесть нашей стоянки на Іордан, съ которою не могли сравниться никакіе ночлеги въ пустын. Говорилось какъ-то мало; хотлось скоре прислушиваться и молчать; глаза невольно смыкались, но не для того чтобы заснуть, а чтобы дать мысли возможность собраться и уйти вглубь. Багровый отсвтъ костра, игравшій на темно-бронзовомъ лиц Османа, порой раскидывался широко, скользя по вырзнымъ силуэтамъ деревъ, а порой замиралъ до того, что не могъ затмить даже блеска свтляковъ, рявшихъ въ темной зелени чащи. Снопы луннаго сіянья, отблескъ нашего костра, блестящія звздочки на неб и яркія живыя искорки на земл, вотъ четыре рода свта придававшіе колоритъ ночи, которая обозначала себя разв темною зеленью деревъ, потому что все остальное искрилось и блистало, утопало въ серебристой мгл.