В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

Очень боюсь ошибиться годом, но, видимо, это ранние пятидесятые годы. К этому времени относится лето тесного общения в Рузе с Исааком Осиповичем Дунаевским. Кстати, вот он снова – мой лейтмотив о красавицах. Описать жену Исаака Осиповича легче, чем других, потому что она была как две капли воды похожа на боттичеллиевских красавиц. Если одеть какую-нибудь из них в самые модные одежды двадцатого века, не забыв и о высоких сапожках, можно получить представление о матери Максима Дунаевского.

Но неизгладимое впечатление оставили все же вечера, на которые совершенно секретно приглашал нас Исаак Осипович. Действительно, проходили эти встречи в обстановке полной конспирации. Например, мама понятия не имела, куда я скрываюсь на целые вечера. Мне обидны некоторые провалы в моей памяти: вот, например, я совершенно не помню, с кем ходила в гости к Исааку Осиповичу, а ведь нас было несколько человек. Он приглашал нас «на музыку». Тогда еще начисто нам неизвестную. Отвлекусь на минутку: мне совершенно никогда не был ясен этот человек. Ясен был только его огромный талант, которым Бог его не обделил. И что бы потом ни писали, всегда самым лучшим советским композитором в области так называемого легкого жанра оставался Дунаевский. Песни его пел действительно весь народ. «Широка страна моя родная» по всем статьям должна была бы стать гимном СССР, мешало лишь то, что автор – еврей. Такой гимн сделал бы честь стране, если, конечно, не вдумываться в слова, рисующие жизнь советского человека с точностью до наоборот. Для меня слова, «текст» всегда имели второстепенное значение, если речь шла о песне. Так было и в данном случае. Но вот что думал Дунаевский? Что он-то думал, когда писал ее? Может быть, не придавал словам значения – ведь это музыка из кинофильма. Дворянка Любовь Орлова так прекрасно пела ее, так к месту в этой выдуманной от начала и до конца идиллии. И автор, конечно, не мог знать о том, что песню подхватит весь народ. В результате, если кому и удалось в песенном жанре прославить советский строй, то, конечно же, Дунаевскому благодаря его огромнейшему таланту. Музыка ко всем александровским фильмам – это же шедевры. Да и «Вольный ветер».

Богатый, знаменитый, резко некрасивый, толстогубый, лысый, угрюмый человек зазывал к себе на «музыку».

Что же это была за музыка? Мне врезались в память два имени: Жаклин Франсуа и Има Сумак.

Складывается впечатление, что гораздо легче объяснить какие-то явления, отстоящие от нас на сотни веков, чем явления нашего века. Сюда я отношу, например, то чувство страха, которое пронизывало всю жизнь советского человека, его в лучшем случае двойную жизнь, а в худшем – просто жизнь недоумка, идиота, к категории которых можно было бы легко причислить меня. Вопиющее несоответствие, скажем, слов «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек» поистине страшной действительности: исчезновение один за другим поэтов, режиссеров, певцов, площадная ругань, обрушивающаяся на вчерашних героев с последующей их травлей при «полной поддержке трудового народа», травля писателей, начинавшаяся, как всегда, с писем «читателей». «Я книжки такого-то не читал, но…» Все это создавало атмосферу, которую, видимо, надо пережить. Или лучше не надо. Но, не пережив, не поймешь, не представишь. Не представишь и подвига несогласных, осмелившихся возвысить голос.

Кому теперь можно объяснить, что музыку было опасно слушать? Что мама или Н. П. Раков играли «Симфонические танцы» Рахманинова с модератором, что само имя Рахманинова долгие годы избегали называть, хотя «минута молчания» в честь погибших на войне солдат всегда сопровождалась музыкой из его Второго концерта.