В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

В комнате, где она жила, обязательно должен был стоять рояль. Рояль, письменный стол и тахта, обстроенная полками для книг, журналов с нишей для любимых деликатесов (это уже во время болезни) – основные и постоянные в маминой комнате предметы мебели. Стены увешаны фотографиями и портретами любимых музыкантов, учителей, коллег. Блюменфельд, Рейнгбальд, класс Николая Яковлевича Мясковского, где все еще так молоды, большое собрание фотографий коллег, многие из которых снабжены самыми нежными надписями, большой портрет папы и мой детский. Три замечательных опуса Кукрыниксов – два городских пейзажа Куприянова и Соколова, писанные акварелью, и маслом написанная Крыловым дача в Малаховке (недолгое время еще при жизни папы мы жили в Малаховке по соседству с Кукрыниксами).

Вспоминаю, как все удивлялись в Рузе: мама никогда не спала в спальне, где, как положено, стояли великолепные кровати. Мама жила в кабинете, где стоял рояль, спала на диване. Когда я спрашивала ее, отчего, она горячо отвечала: «Здесь же рояль!» Помню, когда она возвращалась домой откуда бы то ни было, первым движением был рывок к роялю и россыпь пассажей. Увы, музыка неописуема, и я могу призвать в свидетели только тех, кто видел или слышал маму, да еще пластинки и радиозаписи.

Вернусь к воспоминаниям, связанным с переездом в Москву в 1925 году.

«…К этому времени у меня было уже несколько сочинений, в том числе Четвертая соната, с которой я держала экзамен в Московскую консерваторию на композиторское отделение и была принята в класс к Рейнгольду Морицевичу Глиэру.

Меня зачислили также педагогом по фортепиано в техникум имени Скрябина и дали двенадцать учеников, из которых трое были достаточно способными. Здесь я впервые увидела Д. Б. Кабалевского, он тоже вел класс фортепиано. Директор техникума, В. Селиванов, очень уважительно относился к Кабалевскому, даже заискивал перед ним, прислушивался к его требованиям и замечаниям. Я же была совсем одинока среди москвичей, опытных учительниц и дирекции.

Кабалевский, вспоминается мне, уже тогда всегда был очень занят, спешил, его ловили на ходу – он был самым важным лицом в техникуме. Помню, у меня был к нему какой-то деловой вопрос, но мне так и не удалось задать его.

К моим ученикам придирались на экзаменах, зачетах, считали, что я завышаю программу, но когда учащийся был способен на большее, чем было написано в программе, я пользовалась этим.

Усмешки старых педагогов надоели мне, и я начала подумывать об уходе из этого техникума, тем более, что стала посещать занятия, которые в ту пору изредка проводил в консерватории, чаще дома, выдающийся музыкант, добрейший человек – Феликс Михайлович Блуменфельд.

В первый приход к нему домой меня ошеломил пианист Владимир Горовиц – его ученик. Он играл фантазию на темы “Кармен”.

Кстати сказать, интересно, как я попала на эти занятия. Дело в том, что у Феликса Михайловича была манера заниматься в присутствии учеников. И я, в этой общей куче, была незаметна, он никогда не спрашивал и не интересовался, почему я здесь.

Горовиц играл настолько бурно, темпераментно, технически совершенно, выпукло, что его исполнение казалось чем-то сверхчеловеческим. Все мы, сидевшие в этой комнате, слушали как завороженные, не умея выразить свое восхищение, удивление, восторг. Но помог сам Феликс Михайлович. Когда он был доволен, то обыкновенно мычал. Прохаживаясь по комнате, он перестал мычать и с улыбкой сказал: “Вот как надо”.

Несколько дней я не желала играть, мне показалось, что после того, как я услышала Горовица, нет никакого смысла продолжать заниматься фортепиано. Больше мы его не слышали. Он уехал в Америку.

На одном из следующих уроков ко мне подошла дочь Феликса Михайловича – Наталья Феликсовна – и спросила: “Кто вы, девочка? Зачем вы приходите?” Конечно, я смутилась и сказала, что хочу учиться, слушая все, что происходит на уроках. Тогда она сказала очень просто и добродушно: “Пусть папа вас послушает”. У меня сделалось сердцебиение. Я подошла к заветному роялю и сыграла Четвертую балладу Шопена. Как же я была счастлива, когда Феликс Михайлович замычал и сказал: “Прекрасное туше. Приходите на уроки, возьмите Сонату Листа”. Я не шла домой, а всю дорогу прыгала. С этого времени я начала готовиться к концерту из пяти сонат. Это были си-бемоль-минорная соната Шопена, до-диез-минорная Шумана, Вторая соната Прокофьева, си-минорная Соната Листа и соль-минорная Метнера.