В доме музыка жила. Дмитрий Шостакович, Сергей Прокофьев, Святослав Рихтер

Иное дело – романсы, являвшие собой в иных случаях полное слияние слов и музыки, соединенных в естественный поток, словно подхваченный и записанный в своем следующем существовании. Мои попытки описания маминой вокальной музыки вдвойне неблагодарны, потому что, помимо того, что музыку вообще невозможно описать, меня легко к тому же заподозрить в пристрастности. Но я все-таки продолжу. Написанного еще до войны «Певца» пели в концертах, повторяя его «на бис», самые известные наши певцы. Написанные после войны романсы на стихи армянских поэтов, на стихи Есенина, вокальные миниатюры на стихи Эммы Мошковской пели Наталья Дмитриевна Шпиллер, замечательный музыкант и певица Наталья Петровна Рождественская, Надежда Казанцева, Елизавета Шумская, Зара Долуханова, Евгений Кибкало, Виктория Иванова, Тамара Милашкина, Нина Исакова, Мария Биешу, Александра Яковенко, Сергей Яковенко, Анна Матюшина. Я, наверное, не всех перечислила, но уже и этих имен достаточно. Хотела петь и Елена Образцова. Несколько раз она приходила к маме и пела маме ее романсы. Образцова пела тогда потрясающе и обладала удивительной внешностью – я уже несколько раз в жизни замечала, что есть люди, созданные как бы из другого материала, отличного от той материи, из которой сделаны остальные. Таким был С. Т. Рихтер. Такой мне представлялась и Образцова с полыхавшими пламенем огромными голубыми глазами. Таким предстал передо мной Прокофьев в Иванове. Этим списком я многое сказала, потому что мама не была ни композитором из обоймы, ни номенклатурным композитором, и эти замечательные певцы и певицы пели ее вокальную музыку исключительно по одной причине: она нравилась им, увлекала их, доставляла им удовольствие. Мамы уже не было, когда я получила из Франции письмо от певицы Лилианы Буане, которая называла маму Ахматовой в музыке и прилагала к письму программу концерта из маминых вокальных произведений, исполненных ею.

«…Надо со всей справедливостью признать, – пишет мама, – что Шура Давиденко относился к моим стараниям очень доброжелательно и часто говорил: “Зареха, не отчаивайся, работай, больше общайся с народом, пиши побольше, не бойся неудач, и будет толк”. Вообще же в “РАПМе” я была чужой, ко мне относились как к чужеродному телу, называя “мелкобуржуазной тварью”, “болотом”, писали, что я нахожусь в состоянии маразма. Меня убеждали в том, что рояль – это отживающий инструмент, что Большой театр скоро закроют, и в тому подобных ужасах.

На заводах и фабриках организовывались музыкальные кружки, и я была прикреплена к кружку на Электрозаводе, где у меня было двенадцать отличных ребят. В “РАПМе” мне в качестве испытания разрешили попробовать свои силы в пропаганде пролетарской музыки. Мои занятия с этими ребятами делились на две части: сначала лекция о пролетарском движении в музыке, потом сама музыка. Я играла им сонаты Бетховена, потому что ни у Коваля, ни у Давиденко, ни у кого из других членов “РАПМа” не было фортепианной музыки. Я тогда была в форме как пианистка, но далеко не в форме как лектор. Не имея ни лекторского, ни ораторского дара, я повторяла заученные фразы, и эта часть занятий протекала вяло. Но играла я с большим увлечением, и кружковцы полюбили наши встречи, особенно часто просили играть Восьмую сонату Бетховена – “Патетическую”. Они напевали ее, некоторые просто знали наизусть.

На каждое занятие я должна была приносить новый номер журнала “Пролетарская музыка” и читать им статьи оттуда.

Каково же оказалось мое положение, когда в очередном номере появилась разгромная статья обо мне. Называлась она “«Сочинения» Левиной”. Там говорилось, что жизнь идет мимо меня, что я пребываю в состоянии маразма, представляю из себя “болото” и мелкобуржуазное ничтожество и что, мол, сочинять музыку мне противопоказано.

Тон пренебрежения и уничтожения моей личности был основой этой статьи. Она была подписана двумя буквами: К.М. и Ю.Ж. – я уже не помню. Что мне было делать?

Помню, что свидания с Лебединским было очень трудно добиться, и меня переадресовали к Сарре Крыловой. Она мне сказала: “Ну и что же? Поезжайте в кружок и прочитайте им, что написано про вас, им будет ясна ваша сущность, а вам это полезно для роста”. И я поехала.

Занятия, как всегда, начались с чтения журнала. Когда я дошла до статьи обо мне и стала надтреснутым голосом читать ее, а слезы закапали на страницы журнала, староста кружка товарищ Семенов подбежал ко мне, вырвал у меня из рук журнал, разорвал его на клочки и бросил обрывки в угол. У него был взбешенный вид; не без усилий он сдержал себя и после паузы промолвил: «Переходим ко второй части занятий. Сыграйте нам “Патетическую”». Вся в слезах, я начала с этих могучих аккордов, постепенно увлеклась, забыла про все, сыграла до конца. Все ребята встали, хлопали и проводили меня до проходной будки.

Я, конечно, никогда не забуду этого порыва доброты, широты взглядов, особенно учитывая непрофессиональность моих кружковцев. Но это были люди.

Как говорят, беда не приходит одна.