Въ двнадцатомъ часу

И вотъ наконецъ скрылась полная луна на запад за черными тучами — и ты какъ духъ исчезла за деревьями, похожими на мертвецовъ. Остались лишь твои глаза. Они не исчезали и не могутъ никогда исчезнуть. Они освщали мой путь въ ту ночь; они никогда меня не покидали, какъ надежда. Они преслдуютъ меня; они путеводятъ мою жизнь. Они мои слуги; я ихъ рабъ. Ихъ обязанность меня просвщать и вдохновлять, мой долгъ — просвщаться и вдохновляться ими, очищаться ихъ священнымъ огнемъ, освщаться ихъ небеснымъ пламенемъ. Они восторгомъ наполняли мою душу. Преклоняюсь предъ этими чудными звздами! Въ мрачномъ молчаніи дремлющей ночи и даже въ полуденномъ свт дня я вижу ихъ всегда — дв дивныя утреннія звзды; и даже солнце не можетъ ихъ затмить.»

Свенъ читалъ увлекательно и съ большей задумчивостью, нежели сколько самъ этого желалъ. Ему стало стыдно, что онъ позволилъ себ увлечься, позволилъ этому обществу, неспособному понять подобныхъ ощущеній, заглянуть въ душу своего любимаго поэта и въ свою душу. Онъ не ршался поднять глаза — и молча перелистывалъ книгу, пока не смолкли наконецъ вс эти неизбжныя воссклицанія: «Очаровательно! восхитительно! о, какая прелесть!» Тогда онъ тихо закрылъ книгу и всталъ. Когда онъ поднялся, взглядъ его упалъ чрезъ столъ на мистрисъ Дургамъ, все еще стоявшую въ сторон; держась рукою за стулъ и пристально устремивъ глаза на Свена, она стояла неподвижно. Свенъ чуть не вскрикнулъ. Предъ нимъ явилось то же лицо, которое онъ въ первый разъ видлъ въ утреннихъ сумеркахъ; то же упорно-мрачное, благородно-горделивое лицо съ міромъ страстей въ скорбныхъ, неподвижныхъ глазахъ. И эти глаза теперь на него устремлены съ желаніемъ изслдовать, съ требованіемъ отвта на вопросы. Зачмъ? Но это длилось одну минуту. Вслдъ затмъ ея лицо опять облеклось холодною, безучастною личиною, надъ которою Свенъ цлый вечеръ раздумывалъ, желая разгадать эту тайну.

Мистрисъ Дургамъ снова заняла свое мсто за столомъ, за которымъ возгорлись оживленныя преніи о поэзіи вообще, объ американской поэзіи въ особенности и объ Эдгар Поэ въ частности. Молодой адъюнкт-професоръ утверждалъ, что онъ не находить въ этомъ поэт логичной точности, между тмъ какъ юная двица съ блокурыми локонами выразила мнніе, что послднее стихотвореніе слдуетъ принимать какъ алегорію, что столь очаровательно описанный садъ надо принимать за садъ блаженства, который замкнутъ для поэта, и что подъ видомъ дамы, которая возбуждала въ его сердц такое сильное, неукротимое стремленіе, надо подразумвать добродтель.

Свенъ такъ и не узналъ, изъявило ли остальное общество согласіе на столь остроумное предположеніе, потому что вышелъ чрезъ открытую дверь на терасу.

Волшебнымъ полусвтомъ облекался ландшафтъ. Ночь была тот же день, только съ боле мягкими тнями. На западномъ горизонт все еще горли отдльныя полосы вечерней зари. На темно-лазуревомъ неб загорались звздочки, но позади горъ начинался уже разсвтъ, такъ что очертанія темныхъ утесовъ рзко обрисовывались на свтломъ заднемъ план. Свтъ происходилъ отъ мсяца, который, все выше и выше поднимаясь, вдругъ въ полномъ блеск выплылъ надъ острыми утесами и своимъ серебристымъ сіяніемъ разлился по склонамъ горъ, по лугамъ и полямъ, и засверкали и зарябились тихія волны могучаго потока.

Свенъ, сложивъ руки на груди, стоялъ у балюстрады. Углубившись въ раздумье, онъ совсмъ забылся. Онъ ничего не видалъ въ этомъ волшебномъ ландшафт, каждую минуту измнявшемся; онъ видлъ только высокую, стройную фигуру, въ блой одежд, блдеый, изящный обликъ и пару большихъ, мучительно вопрошающихъ глазъ.

— На одну минуту, только бы на одну минуту всевдніе! прошепталъ онъ.

— Роковое желаніе! произнесъ глубокій, мелодичный голосъ близъ него.

Свенъ въ испуг очнулся. Рядомъ съ нимъ стояла мистрисъ Дургамъ. Въ бломъ ллать, съ блднымъ лицомъ, а при неврномъ освщеніи луны казавшемся еще блдне, съ большими черными, блестящими глазами, она показалась Свену какимъ-то прекраснымъ призракомъ.

— Вы здсь? воскликнулъ онъ въ смущеніи.

— Вы желаете остаться наедин съ собою?

— Избави Богъ! но я воображалъ, что и въ эту минуту увижу васъ за чайнымъ столомъ.

— Я покинула его, вроятно, по той причин, какъ и вы, чтобъ избгнуть неутшительной болтовни этихъ людей. Признаюсь, я удивлялась вамъ, господинъ фон-Тиссовъ, слушая ваше чтеніе.

— Мн? почему же?

— Вообще говоря, что вы читаете предъ такою публикой такіе стихи. Я не въ состояніи была бы этого сдлать.

— Отчего же?

— Оттого, что не позволю никому заглядывать въ мою душу.

— Никому? ни даже тому, кто...

— Кому это?

— Я хочу сказать тому, кто пріобрлъ бы право на это высшее счастье?

— Чмъ бы?

— Ну хоть своею любовью.

— А что такое любовь?

— Это такой вопросъ, который по-крайней-мр такъ же страненъ, какъ и мое желаніе получить минутное всевдніе.

— Да почему вамъ понадобилось всевдніе?

— Кажется, для того, чтобъ умть отвчать на вашъ вопросъ.

— Вы шутите?

— Нтъ.

— Такъ и вы не знаете, что такое любовь?

— Я только предчувствую это.

— Изъ этого выходитъ, что и вы такой же, какъ другіе.

— Но не такой, какъ вы?

— Можетъ быть, и нтъ.

— Невозможно.