В двух битвах

— Мы даже в тот день повздорили немного. Я настаивал об этом эпизоде указать в донесении в штаб бригады, а он категорически возразил. «Это, — сказал он мне, — несущественно. Важно то, что приказ был выполнен. А как выполнен, повторяю, несущественно. Фронтовые мелочи». И представьте, настоял на своем. Упрямый был!..

Он помолчал, о чем-то думая, и продолжал:

— Морозову я жизнью обязан. Когда меня стукнуло под Холмом, поблизости никого живого не оказалось. Руки мои сразу парализовало, и меня быстро стало покидать сознание. В таком положении я наверняка бы истек кровью. Да и пробиться ко мне было нелегко. Но Морозов словно бы почувствовал неладное. «Что-то от комиссара никаких весточек не поступает? Пулей к нему! Узнай, как дела на его фланге. Почему пулемет замолк?» — приказал ом своему ординарцу. Тот вскоре вернулся и сообщил, что к комиссару пробиться невозможно, все прошивается огнем противника. «Как это «невозможно»?! — вскипел Морозов, — А если я сейчас окажусь у комиссара, тогда ты что скажешь?! Молчишь? А так и придется сделать. Но тогда я хорошо буду знать боевые качества ординарца комбата...» — «Да нет уж, вам не стоит идти. Я сам... сам еще раз попытаюсь. Только вот, если он ранен, одному нести его под огнем не очень ловко». Морозов подозвал фельдшера и приказал ему вместе с ординарцем любой ценой пробиться к комиссару. И они пробились, раненные, но приползли ко мне. Оказали помощь. Вернулись. Доложили комбату. Когда утих бой, Морозов послал людей. Меня вынесли и доставили в медсанбат. Там, на лечении, и фельдшер оказался. Он и рассказал мне о разговоре комбата с ординарцем. Словом, до конца жизни не забыть мне родного комбата. Да и Леснова. Он ведь тогда в тяжелейшем состоянии был эвакуирован. Трижды резали его на операционном столе, кровь переливали, только вот улучшения заметного не наступило.

А какая оказалась железная выдержка у этого парня! Вы не можете себе представить. Несмотря на тяжелое состояние, верите, я ни разу не услышал нотки уныния. Даже врачи удивлялись его терпеливости и спокойствию. В разговоре он частенько вспоминал наш батальон в последнем бою. Об одном с нескрываемым сожалением говорил: «Жаль, покалечили здорово. Видно, не скоро в строй удастся встать. Верите, прямо-таки и не передашь, как не терпится повоевать еще у моряков...» Потом у Леснова наступило вроде бы небольшое улучшение, и его эвакуировали в тыловой госпиталь. А что с ним дальше и как — не знаю.

На этом и кончилась тогда их затянувшаяся беседа. Никто из них, конечно, не знал, что встрече этой суждено быть последней.

Похоронили комиссара Глушкова на командном пункте полка, со всеми воинскими почестями. Под звуки артиллерийских раскатов, под свист мин и пулеметную дробь ни на минуту не утихавшего боя, воины поклялись отомстить врагу за смерть своего дорогого товарища и наставника.

Днем позже Андрей побывал в роте, которую вел старший политрук Глушков в атаку. Оставшиеся в живых бойцы рассказали ему о последних боевых делах своего комиссара. С начала психической атаки фашистских штрафников и до последней минуты с Глушковым находился рядовой Васильев. По его словам, старший политрук Глушков пришел в роту в момент, когда на горизонте появилась третья партия самолетов противника. Пришел сюда он не случайно. Накануне рота потеряла почти всех командиров. Командование принял на себя молоденький, безусый взводный командир в звании младшего лейтенанта. Это обстоятельство и встревожило Глушкова.

— Ну как, гвардейцы, жарковато? — обратился он с улыбкой к Васильеву и его двум товарищам в момент, когда гитлеровские бомбардировщики заканчивали боевой разворот.

— Дают, товарищ комиссар.

— Это еще не все. И далеко не все. Они хлебнуть дадут покрепче. Видишь? — указал Глушков на ведущую машину врага, хищно приближающуюся к их позициям.

— Знамо, вижу, — ответил тот же солдат и добавил: — Они нам хлебнуть дадут сейчас, а мы им, когда полезут. И будем квиты.

— Что верно, то верно говоришь, —усмехнулся Глушков. — Молодчина! Видать, бывал в переплетах. Но вот почему я тебя не знаю?..

— Товарищ комиссар, сюда, сюда! Скорее!

И двое солдат потянули Глушкова под легкий накатец в тот момент, когда нарастающий свист нескольких бомб, сброшенных с первого фашистского самолета, был совсем близок от земли. — А что не знаете вы меня, не мудрено. Я всего-то у в вторую неделю нахожусь. С излечения прибыл к вам, — заговорил солдат, отряхиваясь, когда рассеялись пыль и дым. Траншею в ряде мест засыпало, но поблизости из строя никого не вывело. Рота тут же приступила к земляным работам.

— Так вот, братец, с одним не могу согласиться с тобой, — щуря глаза и рассматривая солдата, с добродушной усмешкой заговорил Глушков. — Когда полезут и мы выдадим им, то будем не только «квиты», но и с добавкой весомой. Так, что ли?

— Да это уж не без этого, товарищ комиссар! Добавка будет! Это как пить дать.

— Вот и хорошо, что мы так быстро поняли друг друга. Ни пуха ни пера вам! — И Глушков своей неторопливой, чуть раскачивающейся походкой направился по траншее.