В двух битвах

Достигли мы какого-то небольшого австрийского штаба. Залегли рядышком. Хорошо видели часового около блиндажа. Его прибрать к рукам ничего не стоило. Я жестом советую так и сделать. Железнов предупредил: не шевелиться. А затем, улучив момент, шепнул: «Часовой не «язык». Он ничего не знает. Нужен офицер. Будем ждать. Кто-либо выйдет по нужде. Ты снимешь часового, я возьму «языка». Если он окажется без шинели, ее стащить с часового. Шума никакого!»

Больше часа лежали. Видели, как сменили часового. И только успели в темноте утихнуть шаги разводящего со сменой, из блиндажа вышел офицер в накинутой на плечи шинели, без головного убора. Фельдфебель дал знак: «Действуем. Прихватишь шапку». Минута прошла, не больше, и все было кончено. Что часовой пикнуть не успел, не удивительно. Но вот, что живой «язык» у фельдфебеля был нем как рыба... Вот это да! Руки австрийского офицера были связаны за спиной. Он неукоснительно выполнял все молчаливые команды нашего фельдфебеля.

Отошли далеко и в кювете сделали остановку. Фельдфебель тряпкой вытер кровь на лице офицера. Поговорил с ним немного по-немецки, показал кинжальный нож, и австриец кивнул головой: моя, все понятно. Что-то быстро лопоча, он рукой пояснил фельдфебелю, как лучше идти.

При полной тишине пересекли передний край врага, а у своей траншеи напоролись на выстрел. К счастью, промахнулся солдат. Он сделал попытку повторить, но не успел — фельдфебель упредил его. Выбил из рук винтовку, схватил за грудки и, тряся, приговаривал: «Спать не надо, идол небесный! Тогда и стрелять по своим не будешь!»

Железнов сам свел «языка» командиру дивизии. Вернулся в хорошем настроении, «Анерал доволен остался. И сомнения! говорит, не было. По «Георгию» обещал... В тебе-то я тоже не ошибся. Чисто часового снял. Сутки отдыхать можешь»…

Сухиашвили, влюбленный в морскую стихию, рассказы свои посвящал флотской жизни. Тепло он вспоминал курсантскую жизнь, увлекательно говорил о кораблях, корабельной артиллерии, с которой он породнился с первых же шагов своей службы во флоте. Особое место в его воспоминаниях занимало Высшее военно-морское училище имени Фрунзе. Константин Давыдович с гордостью говорил нам:

— Да, это настоящая школа! С большой буквы! На всю жизнь закалку дает...

Иногда разговор заходил на современные темы и выливался в острую полемику, большие споры.

Вот и сегодня, впервые за много дней, все трое оказались в сборе. Поужинали, улеглись на койки. Разговор зашел об упущениях в воспитании нашей молодежи. В поступающей к нам на пополнение молодежи — а она вскоре получала боевое крещение — мы видели отличные качества, храбрость, настойчивость, грамотность. Вместе с тем обнажались и теневые стороны: слабо привито им уважение к старшим, недостаточная натренированность в походах.

Сухиашвили говорил:

— Надо с детства воспитывать у детишек уважение к своим родителям и к старшим вообще. Тогда от юноши, ставшего солдатом, матросом, легче добиться подчинения командиру.

Не нравилось Сухиашвили воспитание мальчиков в школе. Неженками они там растут. А их нельзя равнять с девочками. Давать им большую нагрузку, воспитывать в спартанском духе: приучать к большим переходам, добиваться ловкости, выносливости, любви к военному делу.

До поздней ночи спорили, соглашались и не соглашались друг с другом, заканчивали разговор, а потом снова его начинали. Но, в общем, все сходились на том, что человек нашего светлого «завтра» должен стоять во всех отношениях выше человека тогдашнего нашего «сегодня».

Еще с вечера я собирался к Морозову, думал побеседовать с людьми, полазить по траншеям и огневым точкам батальона, посмотреть, готовится наступление на Холм. К тому же у меня было желание с максимально близкого расстояния рассмотреть Холм. Еще в бытность свою секретарем Калининского обкома ВЛКСМ я неоднократно собирался побывать у холмских комсомольцев, но по различным причинам сделать это так и не удалось. Теперь же очень сожалел об этом.

Стояло тихое утро, когда я вместе с ординарцем Зарей шел к Морозову. На кряжистом ясене мы увидели наскоро сбитую скворечню. Пара скворцов уже трудилась над благоустройством своего нового жилья. Я засмотрелся. Вдруг, вижу, скворец с тревожным щебетом нырнул в свое убежище. Через несколько секунд, так же щебеча, он выскочил.

— Спикировал, и попусту, — пояснил мне Заря, указывая на поднимающегося вверх ястреба. — Снегиря не взял, а скворца припугнул. Да зря ты, пожалуй, испугался, чернявый. Вашего брата коршун брать не будет. Разве что по молодости какой из них ошибку сделает. Организованные птицы скворцы! Гляньте, товарищ комиссар, сколько их уже. И если бы одного из них ястреб сцапал, беден бы был: задрали бы насмерть. У них просто-таки удивительная солидарность. Только перья летели бы от ястреба!

Мы благополучно вошли в Куземкино. Давненько я не был здесь. Поблизости от деревни проходил часто, да все обычно ночью, поэтому деревни как следует не видел.