В двух битвах

Теперь снег растаял, и глазам нашим представились жалкие, безмолвные руины. Вражеские бомбы и снаряды так искромсали деревню, что ни уцелевшего дома, ни сруба не осталось.

Заря предложил подойти к остаткам нашего штабного дома. На месте кряжистого дома зияла огромная воронка.

— В самую середину дома угодила. Фундамент и тот разнесло, — сказал Заря.

Из деревни спустились к берегу. Под бурное журчание ручьев мы прошли километра полтора вниз по Ловати и свернули к Морозову. Штаб его разместился в трех землянках, врытых в кручу и искусно замаскированных.

Встретившийся нам младший лейтенант сообщил, что политрук только что вернулся, он всю ночь пробыл в ротах, а Морозов и адъютант старший после полуночи ушли в подразделение и до сих пор там.

С комиссаром батальона Лазунковым, заменившим старшего политрука Глушкова, мы познакомились несколько дней назад. Это был немолодой уже человек, с толстым, мясистым лицом, бесхитростной, добродушной улыбкой. Новая гимнастерка, не тронутая солнцем, сидела на нем мешковато, широкий форменный рамень неплотно обнимал его солидное брюшко.

Получасовой доклад Лазункова, содержательные ответы манера держаться и говорить меня порадовали. Новый комиссар батальона был не по годам энергичен, расторопен. За несколько дней Лазунков успел познакомиться со многими людьми, составил о товарищах из партийного актива довольно правильное мнение, неплохо уже представлял себе общее положение дел в батальоне. Большую часть времени провел на переднем крае и, судя по докладу, разобрался в обстановке.

Морозов и адъютант старший подошли, когда беседа наша заканчивалась. Молодое широкоскулое лицо командира батальона разрумянилось, светлые глаза задорно поблескивали. Настроение у него было приподнятое. Роты, по его словам, неплохо потрудились. Морозов развернул карту и сжато доложил обстановку.

— Заперли их прочно. Вот если наступать придется, сложнее будет. Фашисты здесь, видно, основательно укрепились, но главное даже не в этом: силенок у нас маловато, — закончил старший лейтенант.

— А наступать придется. Комкор меня об этом лично предупредил.

— Будем наступать, товарищ комиссар, — уверенно сказал Морозов, — Сейчас мы нащупываем уязвимые места. И если бригадные артиллеристы дельно сработают, мы все сделаем, как нужно. Это я могу твердо обещать.

На передний край я шел с Лазунковым. В воздухе стоял непрерывный рев. Фашистские бомбардировщики уже несколько минут кружились над боевыми порядками третьего батальона.

Но вот первый немецкий самолет пошел в пике на командный пункт Морозова. Следующие восемь — туда же... Мы залегли несколько в стороне и молча наблюдали эту невеселую картину. С последнего самолета бомба несколько отклонилась и падала прямо на нас. Лазунков плотнее привалился ко мне. В следующую секунду нас подбросило. Потом налетевшая волна упругим губчатым прессом придавила к земле. Я раскрыл глаза.

— Жив, Лазунков? — тронул его рукой.

— Жив, товарищ комиссар.

Заря также был невредим. Мы поднялись почти одновременно. Подошли к воронке. Из нее шел дымок. Бомба упала метрах в пятидесяти и оказалась некрупной, что и спасло нас.

— Два последних дня над нами чуть ли не все время висел «костыль». Я советовал адъютанту старшему воздержаться на это время от земляных работ на КП. Не послушал. Вот и результат, — сказал с сожалением Лазунков.

— Я думаю, что это ничего но дало бы. От воздушного разведчика в вашем положении трудно укрыться. К тому же, роя окопы в тылу, вы в какой-то мере маскировали свое предстоящее наступление, — заметил я.

Постояли в раздумье: возвращаться на КП или не стоит. Нас беспокоила участь Морозова и его товарищей. Четыре захода сделали бомбардировщики и пикировали точно на блиндаж.

Нашим размышлениям положил конец прибежавший лейтенант. Его послал комбат. Молодой офицер сообщил, что Морозов невредим. Лишь одна бомба угодила в землянку, где отдыхал после ночного дежурства матрос. Матрос погиб.

Часа четыре пробыли мы с гвардейцами. Осмотрели первую и вторую траншеи, подольше задержались на вновь построенных огневых точках. И конечно же поговорили с людьми. У матросов потные, тронутые весенним загаром лица. Чувствуется, нелегко морякам. Но они бодры, веселы. Шутят, смоются. Золотой народ! Вспомнили Леснова. Я рассказал матросам, что он жив и лежит в медсанбате, так как перевозить ого нельзя. Ему сделали две операции. Дважды вливали кровь. Состояние его тяжелое.

Я сообщил товарищам, что командование бригады посмертно представило Щербакова к ордену Ленина.

С наблюдательного пункта роты я попытался в бинокль рассмотреть город. Просматривалась только небольшая часть Холма. Ротный посоветовал пройти на НП командира артбатареи.

— Верно, днем мы туда стараемся не ходить, —спохватился он и тут же добавил: — Но при соблюдении некоторой осторожности можно пройти. Метров триста всего. С утеса очень хорошо просматривается город.