В глубине осени. Сборник рассказов

Подошли к главной бухте. Вот и Константиновский равелин, по левому борту бригада БПК8. Впереди вечно стоящий на приколе авианосец «Москва». Повернули к причалу ремонтного завода. Пришвартованный к пирсу кормой, словно серый утюг, стоял «Воронежский комсомолец». Дальше, метрах в пятидесяти за ним, причальная стенка поворачивает углом. На пирсе нас уже ждут: военная прокуратура, особисты и прочая братия – все, кому и положено быть в подобных случаях. Беготня. В лицах и движениях встречающих тоскливая суета. ЧП крупное, на весь флот. Понятно, что неминуемо полетят головы. С кого-то снимут звезды. А с кого-то и погоны. Причалили. Высадили командира. Он минут десять объяснялся с начальством, определял примерное место поиска. Потом вернулся и коротко поговорил с Паламарчуком.

Тем временем на юте уже снаряжают водолаза, одессита Сашу Жируна, в трёхболтовку9, прикручивают надраенный, горящий на солнце медный шлем. Мичман Паламарчук пляшет вокруг Жируна и объясняет, где и что искать. Все уже знают, для чего пришли. Кучкуются на юте.

Отходим метров на пятнадцать-двадцать от причала. Водолаз медленно, неуклюже подходит к трапу, гремит свинцовыми подошвами по металлу палубы. Паламарчук даёт ему последние наставления, закручивает круглое оконце скафандра, звонко хлопает пятернёй по шлему: такова традиция – значит, всё готово, можно начинать спуск. Несколько шагов вниз по трапу – и водолаз исчезает под водой. Из динамика на верхней палубе слышен голос Жируна. Он озвучивает каждый свой шаг. Так положено. Паламарчук в наушниках и с гарнитурой в руке ведёт переговоры. На поверхность всплывают пузыри воздуха. Сквозь шумы слышен голос Жируна:

– Опустился. Ил. Видимость – два-три метра.

– Саш, медленно, спокойно обследуй квадрат.

– Всё, вижу, нашёл.

– Бери, будем поднимать.

Через несколько минут Жирун всплывает. Обхватив мёртвое тело обеими руками, двигается к причалу. Двое матросов поднимают утопленника из воды, кладут на приготовленные носилки.

Новость разносится быстро. Утопший – молодой матрос с «Воронежского комсомольца». Прослужил всего полгода.

Филумов выходит из рубки. Смотреть не хочется, но такова человеческая природа: смерть одновременно отталкивает и притягивает. Он видит, как труп вытаскивают на пирс, и, когда утопленника переворачивают и кладут на носилки, изо рта у него струёй выливается белая пена. Ноги его поджаты, руки скрючены, будто он кого-то пытался обнять – последние смертельные объятья. Лицо и кисти рук бледно-голубые, отдающие желтизной. Филумов отворачивается. Тошнота подступает к горлу.

Человек мёртв, с этим уже ничего нельзя поделать. Он лежит на холщовых носилках и смотрит невидящими глазами в весеннее севастопольское небо. Мальчик восемнадцати лет. Что он видел в своей жизни?.. Теперь это уже неважно. Для него уже ничего неважно. Ничего нет и уже никогда не будет из того, что могло бы быть в его жизни. Что ему до того, что посадят тех, кто избивал и глумился над ним? Что кого-то понизят в звании или уволят со службы? Разве утешит всё это его мать, которая всего несколько месяцев назад отправляла его служить Родине? Провожала с надеждой через три года увидеть его мужчиной, женить, растить внуков…

«Не доплыл-то всего ничего», – подумал Филумов.

На причале невдалеке стояла будка охраны, и, если бы дежурный был на месте и вовремя пришел на помощь, парень остался бы жив. Не мог он уйти на дно, молча. Наверное, кричал, но никто его не услышал. Говорят, что с корабля светили прожектором. Луч прожектора – это не то, что нужно для спасения тонущего человека.

Филумов представил, как паренёк прыгнул с борта «Воронежского комсомольца», из последних сил пытался доплыть до причала, но сил нет, плотное рабочее платье намокло, стало вдвое тяжелее, грубые ботинки на шнуровке пудовыми гирями тянут на дно. Чёрная морская вода. Чёрное небо над головой. Звёзды. Не до звёзд ему было. Может, что-то и успел вспомнить: дом, мать, девушку, если была, – а может, и не успел: глотнул водицы – и всё…

По пирсу неспеша ходили и разговаривали офицеры. Солнце по-прежнему лило свой ясный весенний свет. Было буднично. Обычно. Если бы не было тела матроса, лежащего на носилках. Если бы… Но оно было. Мир вокруг уже не мог оставаться прежним, привычным.

Команда ВМ-413 пребывала в унынии. Жирун поднялся на борт. Его раздели, и он ушёл вместе с Паламарчуком и другими водолазами в помещение своей боевой части. Постепенно и остальные разбрелись по своим постам и каютам.

Работа закончена. Чёрт бы побрал такую работу! Можно идти в бригаду. В Стрелецкую.

Филумов вернулся в рубку. Послал радиограмму в штаб флота и в штаб бригады о выполнении задания. Домой шли средним ходом: куда торопиться? Командир ушёл в свою каюту, распорядившись, чтобы ему доложили, когда настанет время швартовки. Все молчали. А когда какой-нибудь весельчак или салага пытался начать разговор, смотрели на него так, что тот сам затыкался.