В гору

— Несомненно, так, — согласился Салениек. — И все-таки не у каждого хватает фантазии, чтобы разговаривать с ними, как с реальными собеседниками. Другое дело — если на тебя смотрят глаза, которые словно видят насквозь, проникают в самые тайники души.

— Значит, я был вашим духовным отцом. — Озолу хотелось закончить этот разговор. — Меня интересует, как вы думаете справиться с вашим «червяком»?

— Я благодарен вашей дочери за то, что она направила меня на верный путь. Насколько смогу, буду бороться против занесенной фашистами нечисти, духовной тупости, религиозного мракобесия. Может быть, сама жизнь подскажет, как это лучше сделать и как быть полезным.

Озол, выйдя на улицу, подумал: «Не послышалась ли Салениеку в моем замечании ирония. Странно с такими людьми — хотят как будто идти с нами в ногу, но устают, садятся отдохнуть и обождать, пока другие проложат дорогу. Ждут, чтобы с ними нянчились, подбадривали, успокаивали. Они, как тепличные растения, которые при более резком ветре увядают. Но что же поделаешь? За один час, или даже год, человек не может переродиться. У Салениека, по крайней мере, есть честное желание преодолеть прошлое, он боится стать мещанином, может, он со временем закалится. Он сделал переоценку прошлых ценностей и отвернулся от них, ему остается обрести новое содержание. А ведь сколько еще есть интеллигентов, которые даже на словах не хотят признать, что уцепились за ложные убеждения, и упрямо продолжают их вбивать в головы своих воспитанников. Трагично для нашей молодой республики, что временно приходится терпеть таких тупиц, потому что прогрессивную интеллигенцию уничтожили фашисты. Мы даем им время опомниться, но если они этого не сделают, то потом пусть пеняют на себя».

Местечко уже окутывали густые сумерки. Озол увидел Пакална, ехавшего неторопливой рысцой, и попросил его немного подвезти.

— Что нового в волости? — спросил он, чтобы начать разговор.

— Новый житель появился! — весело отозвался Пакалн. — Вчера родился внук. Сегодня отвозил повивальную бабку. Сразу веселее стало дома! Совсем другое дело. Мне теперь надо переходить на новую должность. До сих пор был уполномоченным десятидворки, теперь буду няней. Назвали твоим именем — Юрисом. Пусть растет таким же порядочным человеком, как ты.

— Спасибо, спасибо, — улыбался Озол. — Только расти его так, чтобы к весне стал на свои ноги.

— Весна-то меня пугает, — озабоченно сказал Пакалн. — У меня самого уже семь десятков за плечами. У Альбины будет держаться за подол маленький Юрис. Как справиться с севом? Теперь, правда, немца лупят и в хвост и в гриву, может, к тому времени Юлис уже вернется.

— Это возможно, — ответил Озол. — А если не успеет, ты, как отец красноармейца, можешь заключить с МТС договор.

— Боюсь я пускать на свое поле эти машины, — махнул Пакалн рукой. — Вывернут мертвый слой наверх, и расти ничего не будет. Теперь ведь агрономы рекомендуют глубокую вспашку. Эти господа в городе все выдумывают. Мы же всему от земли учимся. Нам сама природа говорит, когда сеять ячмень, когда сажать картошку.

— Природа очень скупа к нам. Поэтому человек старается взять от нее больше, чем она дает добровольно. Скрещивает новые сорта и заставляет расти хлеб и картофель на далеком севере, где раньше об этом и не мечтали. То же самое и со вспашкой земли. Вспашешь поглубже, удобришь и вскоре увидишь, как земля отблагодарит.

— Я этой благодарности уже не дождусь, — покачал головой Пакалн.

— Зато Юрис тебя помянет — каждое поколение должно передавать своим наследникам землю лучше возделанной, чем получило от отцов.

— Не будь этой войны, тогда все было бы по-другому. — Пакалн помрачнел. — Теперь — поля заросли сорняками, лошадей и скотину забрали немцы, людей угнали с собой. У многих даже крова нет. Вот и я думаю — вдруг с моим Юлисом что-нибудь приключится. Дома-то я этого не говорю, наоборот — утешаю Альвину, когда она плачет. А как призадумаюсь ночью — мне ведь, старику, не спится, — так страшно делается; как она одна с маленьким ребенком проживет, если Юлис не вернется, а меня костлявая позовет?..

— Вот тут-то Альвине и помогут машины, которые ты только что хаял, — заметил Озол.

— Что ж, вообще-то я ведь не противник машин, каким был мой отец. Как он охал, когда впервые привезли на двор молотилку, — вспоминал Пакалн.

— Как бы ты не заохал, когда на твои поля приедет трактор, — рассмеялся Озол. — Чем больше машин, тем легче жизнь.

— Это правда, — согласился Пакалн. — А все-таки как-то боязно заводить что-нибудь новое на своем поле. Хочется сперва посмотреть, как пойдет у других.

— Так обычно бывает. При немцах вас тут пугали колхозами. Рассказывали всякие страхи, изображали их вроде каторги, — заметил Озол.

— Еще и нынче стращают. Говорят, как кончится война, так — пой или плачь — заберут у всех землю и скотину и дома в кучу сгонят. Но скажи по душам, — Пакалн наклонился ближе к Озолу, — как же на самом-то деле будет? Стоит ли еще стараться?