В гору

— Что с такими говорить, они и ухом не ведут. Чего им зря толковать, — уклончиво ответил Целминь. — Однако пора на собрание, — добавил он, взглянув на часы.

Собралось не больше тридцати человек, при появлении парторга они притихли и расселись на последних скамейках в зале Народного дома.

Озол уселся рядом с другими и с интересом наблюдал за председателем исполкома Лерумом. Сделав важное, сердитое лицо, он открыл собрание и принялся бранить присутствующих за то, что собрались в таком маленьком количестве.

— Мы всех, кто не явился, запишем, вот тогда увидите! — пригрозил Лерум. — В наших руках достаточно средств, чтобы сломить сопротивление кулаков. Вы думаете, что еще долго будете отсиживаться в своих домах, что вас никто не тронет, никто оттуда не выгонит? Слово имеет товарищ Целминь, — неожиданно закончил он, так и не сказав, почему крестьяне не могут «отсиживаться» в своих домах и зачем их оттуда выгонять.

Целминь поднялся на трибуну и откашлялся.

— Ну, опять заведет от сотворения мира, — услышал Озол шепот соседа.

Целминь начал с тысяча девятьсот пятого года. Длинно и пространно рассказывал о восстании рабочих и крестьян против царя, о лесных братьях, «загоревшихся высшей идеей» и не знавших поэтому «человеческой жалости», потом перескочил к семнадцатому году и повел еще более длинный рассказ о своем участии в великих событиях — как он в те времена занимал в Цесисе должность милиционера, как во время немецкой оккупации, в восемнадцатом году, скрывался и снова вернулся в девятнадцатом году на прежнюю работу. Покончив со своей биографией, Целминь начал говорить о создании Советского Союза и о борьбе с внешними и внутренними врагами. Здесь он путал факты и события. Озол с трудом сдерживал себя, чтобы с места не поправлять его.

Проговорив полтора часа, Целминь наконец перешел к сегодняшнему вопросу — созданию сельскохозяйственного кооперативного товарищества.

— Землю надо обрабатывать по законам агротехники. Таково распоряжение правительства. Я думаю, что всем, кто здесь собрался, это ясно и все вступят. Если кто не согласен, пусть поднимет руку. — Обведя взглядом собрание и не увидев ни одной поднятой руки, он закончил: — Все согласны. Теперь осталось избрать председателя и весной взяться за работу.

Так просто Целминь организовал сельскохозяйственное кооперативное товарищество. Эти товарищества теперь строились в деревне на новых основах — поэтому необходимо было подробно и всесторонне рассказать о них крестьянам. Озол в своей волости уже созывал по этому поводу несколько собраний десятидворок, говорил с отдельными крестьянами, но еще не считал разъяснительную работу законченной.

— Слушай, мне кажется, ты в своей речи многое перепутал, — заметил Озол Целминю после собрания.

— Возможно, кое-что забыл — сколько уж лет прошло с тех пор, как я во всем этом участвовал, — ответил тот, не смущаясь.

— Надо бы освежить знания, читать историю партии.

— Уже в сороковом году прочел. Там ничего нового не прибавилось. — Для Целминя все было очень просто.

— А почему ты не посещаешь семинары в городе?

— Я тебе скажу, что обо всем этом еще в молодости читал. Когда эти лекторы еще в коротеньких штанишках ходили, — Целминь рассмеялся мелким стариковским смешком.

Озолу казалось напрасным разговаривать об учебе с этим самодовольным, уверенным в своих знаниях человеком, который даже не готовился к своим выступлениям, считая, что достаточно рассказать свою убогую биографию и потом предложить проголосовать не «за», а «против».

— Меня удивил порядок голосования на собрании, это для меня нечто новое, — заметил Озол.

— Эх, брат, век живи, век учись! Вначале, когда еще я не знал, с кем имею дело, они у меня голосовали так, как принято. Но тогда у них руки будто привязаны. Говори, разъясняй, зачем делать так, а не этак. Ну, решил я — погодите, умники, я вас научу. Вот и сказал им: кто не согласен, тот — враг. И спрашиваю: кто голосует против? Понимаешь — никто. Так вам и надо. Не хотите рук поднимать — не поднимайте!

— Как же можно так грубо нарушать советскую демократию? — упрекнул Озол, еле сдерживая возмущение. — Партия послала тебя разъяснять крестьянам цели и мероприятия правительства, а ты действуешь, как какой-то губернатор. Правда ли, что Лерум принят в партию? — вдруг вспомнил он.

— Кандидат, кандидат, — утвердительно закивал Целминь седоватой бородкой. — Я сам ручался. Ну и хлопот с этой партией. В укоме говорят, надо укреплять ряды партии, а кого принимать, раз никто не идет? Новых крестьян не поймешь, то ли выжидают чего-то, то ли напуганы, а когда спрашиваешь — пойдут ли в партию, — говорят, что подумать должны. С Лерумом дело ясное. Уже по должности он должен быть в партии.

— Должность никому не присвоена навечно, товарищ Целминь, — сказал Озол, чувствуя, насколько излишне разговаривать здесь и как необходимо поговорить в другом месте, поговорить с Рендниеком, рассказать ему, как некоторые люди недостойно используют доверие партии.