В гору

Ян хотел что-то возразить, но отворилась дверь и вошли Мирдза, Эрик и Салениек. Все они приехали на велосипедах, от быстрой езды их лица разрумянились.

— Милые мои, народ уже сюда валит! — весело воскликнула Мирдза. — А вы тут баклуши бьете.

— Мирдза, что за выражения, — упрекнул ее Озол, — серьезней надо быть!

— Есть быть серьезней, товарищ отец, — Мирдза торжественно приложила руку к виску.

Новые помощники уселись за столы и начали работать. Только слышно было поскрипывание карандашей и постукивание линеек. Но вот на дворе загрохотала телега, и немного погодя кто-то постучался в дверь и легонько приоткрыл ее, в щелку заглянула хозяйка «Думиней».

— Доброе утро, — поздоровалась она, и, когда все, ответив на приветствие, снова склонились над своими листами, она пальцем поманила Яна, чтобы тот вышел.

— Яник, я ведь знаю, тебе трудновато с едой, — прошептала она, когда Ян вышел к ней за дверь. — Привезла тебе хлеба и кое-какой снеди, не могу же я дать своему человеку с голоду умереть. Работу-то на тебя взвалили, но жди, пока кто-нибудь о еде позаботится. Снеси наверх в свою комнатку, чтобы остальные не видели. Если что будут говорить, так скажи, это твой заработок еще с лета.

Ян взял корзинку с провизией и отправился наверх. Ирма Думинь схватила спрятанный в углу кувшин с молоком и пошла следом. В комнате она сама сняла с корзинки платок и достала каравай хлеба, мисочки с творогом и масло, немного свинины и важно выкладывая все это на стол, беспрерывно приговаривала:

— Вот хлебец. Вот еще кусочек белого хлеба с поминок. Вот и маслица привезла, вот творожок, ты ведь любил его. Вот на обед свинина. Смотри, там, в кувшинчике, — молоко.

Ян отрезал ломоть хлеба и принялся завтракать. После водки, неумеренно выпитой вчера, он сегодня утром чувствовал себя плохо, поискав в ящиках хлеба и не найдя ни корки, он помрачнел и даже новая должность опротивела. Каждый новый кусок пищи рассеивал тяжесть, которую он со вчерашнего вечера ощущал в голове и во всех суставах. Теперь ему казалось, ну что там особенного быть руководителем волости, главную работу ведь сделает секретарь.

— Разве все, что там собрались, будут при регистрации? — допытывалась Ирма.

— Да, будут, — ответил Ян. — Еще Рудиса Лайвиня ждем.

— Вот как. Ну, скажи, что слыхал о поставках? Такие же, как при немцах будут?

— Озол говорил, что будут намного меньше.

— Ах так! Но нам все же трудно все сдать! Ты ведь знаешь, как нам тяжело. Самому ногу оторвало. Лошадь погибла. Работать тоже как следует некому. Одни русские беженцы да глухая Алвите. От стольких несчастий, как у нас, ей-богу, с ума сойдешь! Лошадь надо покупать. Ну, ешь же, Яник, маслица побольше намажь! Пока еще есть. Заберет все новая власть, тогда, бог знает, будет ли у самих.

Ирма оглянулась, приоткрыла дверь, высунула голову и, хотя никого не заметила, продолжала полушепотом:

— Ты, Ян, человек разумный и нашу жизнь знаешь. Не по силам нам сдать все. И так немцам сдали всю годовую норму. Сам видел, у нас на столе одна сыворотка была. А если еще этой власти сдавать за этот год, разоримся совсем. Подумай, лошадь надо приобрести. Сколько это по нынешним временам будет стоить!

— Да, стоить будет немало, — согласился Ян, вытирая нож.

— Ну, видишь, много будет стоить. — живо подхватила Ирма. — Я хотела поговорить с тобой, чтобы четырех коров не записывали. Две ведь почти недойные, к рождеству отелятся, а та, что весной ногу вывихнула, слабенькая. На три литра меньше дает, чем в прошлое лето. А еще одна только для детей дает. Если я от остальных четырех сдам — и то будет достаточно. Сколько же сдадут те, у кого по одной корове осталось? Почему же нам столько сдавать?

Ян чувствовал в речах Думиниете что-то неладное, но не мог сразу сообразить, что именно. Она, прежняя его хозяйка, так смиренно и умильно глядит ему в глаза, что его невольно охватило чувство не то гордости, не то жалости.

— Что я, — махнул он рукой. — Как скажете писарям, так и будет.

— Ну да, Яник, пусть так и будет, — сказала Думиниете, кладя платок в корзинку. — Я уж пойду к лошадке, подожду начала. А ты иди к господам, как бы искать не стали. Положи хлеб и остальное в шкаф, чтобы не увидели, — поучала она его.

К одиннадцати часам у исполкома собралось много народа. Посмотрев в окно и увидев нетерпеливые лица, Озол понял, что больше мешкать нельзя, надо открывать собрание, хотя к регистрации еще не все было готово.

— Ян, тебе надо будет открыть собрание! — крикнул он Приеде, вяло чертившему линии.

— Ну, что же, — пробормотал тот и положил карандаш.

Народ собрался во дворе исполкома. Не было ни трибуны, ни специального возвышения, поэтому Озол и Приеде стали попросту на ступеньки крыльца.

Гул разговоров улегся. Озол ждал, что Ян откроет собрание и даст ему слово, но Ян стоял неподвижно, уставившись глазами в землю. Озол, незаметно для других, тронул его за локоть. Но только он к нему прикоснулся, как Ян испуганно съежился и так удивленно на него посмотрел, что кто-то даже засмеялся.