В гору

Мирдза возвращалась домой недовольная собой и Зентой. Сегодня представлялась возможность поговорить с молодежью, узнать ее отношение к комсомолу, но ни она, ни Зента этого не сделали. Мирдза винила себя: она знала слабость Зенты, знала, что та не любила первой подходить к людям, но ждала, чтобы к ней подходили, так сказать, предлагали свою дружбу. Так у нее получилось с Майгой. Но местная молодежь стеснялась Зенты, считала ее образованной, занимающей высокую должность, стеснялась и даже как бы боялась ее. Мирдза сама могла переговорить с ребятами, но после размолвки с Зентой она чувствовала себя как бы отвергнутой, их дружба дала трещину. Больше всего она осуждала собственное упрямство. Как это было глупо, из-за упрямства тормозить комсомольскую работу, и все же она не могла перешагнуть через личную обиду. «Как же я смогу принять комсомольский билет? — с болью упрекала она себя. — Не лучше ли написать Эльзе, что она во мне ошиблась, что я не достойна быть членом комсомола? Но как же так, — она вдруг вздрогнула, — быть оторванной от комсомола?» Нет, этого нельзя перенести, нужно преодолеть свое самолюбие. Ах, если бы кто-нибудь помог, хорошенько бы выругал, пронял бы ее, а потом свел с Зентой и сказал: «Постыдитесь, девушки, и перестаньте капризничать! Разве вы не видите, что мелочность, словно ржавчина, покрывает ваши сердца, которые должны быть молодыми и чистыми!» Но где же встретить такого человека, когда все заняты делами более важными, чем ссора двух девушек! Надо будет самой собраться и съездить в уезд, может быть, поговорить с отцом, встретиться с Эльзой. В самом деле, как только закончатся осенние работы, она поедет в город. Каждая встреча с отцом, с Эльзой вызывала в ней подъем, побуждала к работе, к борьбе. Возможно, Эльза вовсе не сердилась на нее, когда уезжала, возможно, ей это показалось. Ведь часто так бывает, думаешь, что вот жизнь запуталась в каком-то шальном круговороте и нет больше выхода, а через некоторое время приходится чуть ли не смеяться над собой — круговорот-то оказался в собственной голове, а не в жизни. «Ах, Мирдза, Мирдза, когда же ты, наконец, станешь более разумной?» — она усмехнулась и дернула себя за ухо.

12 ЗЕМЛЯ

— Видал, Петер, как умно поступил Ян Калинка? — упрекала Ирма Думинь мужа, который уже вернулся из больницы. — Отдал свой дом в пользу волости, а сам пролез в какую-то комиссию по нарезке земли.

— Что же ты хочешь, чтобы и я свой дом отдал? — ответил Думинь вопросом, — Яну нечего было терять. Еще несколько лет, и крыша обвалилась бы ему на голову.

— Но что же мы теперь будем делать? — не унималась Ирма. — Тридцать гектаров у нас отрежут. Попробуй, обойдись тогда с оставшимися тридцатью. Все время ты надрывался, возделывал, а теперь заберет другой, кто раньше по свету шлялся. Год у одного, другой — неизвестно у кого. Нет на свете справедливости.

— Надо поговорить с Яном Приеде, может быть, сумеем оставить побольше, — сказал Думинь. — Книги в волости сгорели, кто же узнает, сколько у нас земли было.

— Поговорить-то можно, — махнула Ирма рукой. — Но я после того случая, когда он помог у нас вещи забрать, плохо ему верю. Кажется, что ему стоило показать в нашу пользу, — не захотел. Хорошо еще, что в суд не потащили.

— Ну, это он тогда по своей глупости выболтал, — успокаивал Петер. Вдруг его охватила досада: — Ты сама была виновата. Зачем сарай открывала. Сказала бы, пусть приходит суд или полиция, и все. Пока бы их разыскали, все было бы шито-крыто. А теперь срам на всю волость.

— Ты посмотрел бы, как они на меня набросились! — вспылила Ирма. — В особенности эта Мирдза Озол. Сущая бесстыдница. Теперь она чего-то притихла, но поначалу показалось — всю волость перевернет.

— Как ты думаешь, — внезапно спросил Петер, — если бы Алвите потребовала от нас участок земли?

— Как Алвите? — удивленно воскликнула Ирма. — Как же ты ей, глухой и полунемой, растолкуешь такое дело?

— Чего там много толковать? Напишу, а она пусть поставит три креста, и все, — нашел Петер выход.

— И что тогда? — не понимала Ирма. — Отдадут Алвите, а нам все равно не достанется.

— Ничего ты не соображаешь! Что она с землей станет делать? Даже не узнает, есть у нее земля или нет, будет по-прежнему на нас работать.

— Ах, вон что! — обрадовалась Ирма. — Но сколько же ей дадут — тридцать пурвиет, а шестьдесят все равно заберут.

— Так много не заберут, — спокойно возразил Петер. — Кто же помнит, сколько у нас было. Болото — пусть берут, все равно там ничего не родится. Знаешь что, приготовь-ка мне корзинку со шпиком и еще чего-нибудь. Я схожу к Яну Калинке. Ему все пригодится. Прибавь пару бутылок самогона.