В гостях у эмира Бухарского

Зная, что по осмотр гробницы придется сдлать приношеніе «въ пользу святаго», я еще въ Бухар отложилъ въ особый мшечекъ пятьдесятъ новенькихъ четвертаковъ, изъ числа отпущенныхъ мн при отъзд изъ ташкентскаго казначейства. Теперь я положилъ этотъ мшечекъ предъ старшимъ шейхомъ, занимавшимъ первое, ближайшее ко гробниц мсто. Онъ неторопливо развязалъ его и принялся пересчитывать монеты. Остальные внимательно слдили за нимъ глазами, словно опасаясь, какъ бы онъ не скралъ чего либо въ свою пользу. Пересчиталъ шейхъ деньги и вдругъ не совсмъ-то довольнымъ тономъ обращается къ нашему эсаулъ-баши съ какими-то объясненіями, словно тутъ недоразумніе какое вышло и он заявляетъ претензію на что-то. Спрашиваю у эсаулъ-баши черезъ переводчика въ чемъ дло.

— Да вотъ шейхъ заявляетъ, что надо еще шесть монетъ добавить.

— Почему это «надо»?

— А для того, чтобы выходило число семь.

— Ровно ничего не понимаю. Какое число семь? И почему именно семь?

— Потому что число семь угодное святому Богуеддину.

— Опять-таки ничего не понимаю. Что значитъ «угодное святому»?

— Это значитъ, что Богуеддинъ любитъ число семь.

— Любитъ?.. Гм!.. Почему же это онъ его «любитъ»?

— А потойу что оно всегда имло большое значеніе въ его жизни.

— То есть?

— То есть, онъ родился въ седьмомъ вк Геджры, въ седьмомъ мсяц года, въ седьмой день недли, въ семь часовъ дня; на седьмомъ году жизни изучилъ уже весь Коранъ, семь лтъ поучалъ какъ духовный наставникъ и семнадцати лтъ отъ роду скончался, оставивъ по себ семь главныхъ учениковъ, которые и погребены тутъ, съ нийъ рядомъ, въ семи могилахъ.

— Прекрасно. Но все-таки почему я долженъ добавить еще шесть монетъ? Такса есть у нихъ на это какая нибудь, что ли?

— Нтъ, таксы не имется, каждый жертвуетъ по возможности, но такъ, чтобы въ эту жертву непремнно входило число семь, то есть надо положить либо единожды семь монетъ, либо дважды — семь, либо трижды — семь, словомъ, чтобы все по семи выходило.

— Да тутъ, говорю, у меня не дважды и не трижды, а вс семью-семь выходятъ, да еще съ излишкомъ.

— Вотъ, вотъ оно и есть! — обрадовался эсаулъ-баши, видя, что я какъ будто начинаю нчто понимать. — Оно и есть, тюря! Въ этомъ-то излишк и все дло. Еслибы тюря положилъ ровно семью-семь, то есть сорокъ девять монетъ, все было бы какъ слдуетъ; но тюря далъ пятьдесятъ, — одною монетой больше, — стало быть по ихнему выходитъ, что надо добавить еще шесть.

Эта наивная наглость показалась мн довольно забавною, такъ что я не могъ не засмяться.

— Скажите ему, поршилъ я, — что если его стсняетъ лишняя монета, пусть отдастъ ее въ пользу бдныхъ.

— О, тюря! Я ужъ и то говорю ему, чтобъ онъ прочистилъ мозги свои, такъ какъ языкъ его болтаетъ вздоръ, а онъ все свое… Ну, да не стоитъ обращать на нихъ вниманія, они вс вообще большіе наглецы и къ тому же очень жадны.

Затмъ эсаулъ-баши перевелъ шейху мое предложеніе пожертвовать излишекъ въ пользу бдныхъ и уже протянулъ было руку чтобъ изъять изъ кучки лишній четвертакъ, какъ вдругъ шейхъ, испуганный возможностью такого исхода, забормотавъ что-то, отрицательно замоталъ головой и поспшилъ загородить и прикрыть деньги обими пятернями, — точно насдка, защищающая свои яйца.

— Ну, пріятель, сотри пыль жадности съ зеркала твоего сердца! — махнувъ рукой, поршилъ со смхомъ эсаулъ-баши. — Будетъ съ тебя и того что дали. Будь благополученъ.

Я повернулся уже чтобъ идти, какъ вдругъ гляжу — наши конвойные казаки раскошелились и тоже пресеріозно кладутъ свои грошики къ изголовью гробницы.

— Вы что это, братцы?

— А мы тоже, ваше высокоблагородіе, жертвовать, значитъ, желаемъ; пущай и отъ насъ будетъ ихнему святому. Вдь онъ у нихъ Богъ-то единъ выходитъ, такъ вотъ за это за самое…

И ничто же сумняся, отъ чистаго сердца казаки положили каждый по серебряной тенг, — нужды нтъ что святой бусурманскій.

Покинувъ мстечко Бугуеддннъ, мы съхались съ остальными членами посольства уже за четыре таша (32 версты) отъ Бухары, въ кишлак Куюкъ-Мазаръ, гд былъ приготовленъ намъ завтракъ.