В гостях у эмира Бухарского

Впрочемъ, и то сказать: какъ тутъ «знать свое мсто», когда при двор эмира Бухарскаго, какъ нигд уже, кажись, въ настоящее время, слпая фортуна выкидываетъ иногда самыя неожиданныя, невроятныя штуки. Здсь все зависятъ отъ благосклонной или немилостивой прихоти, отъ минутнаго каприза его высокостепенства. Сегодня онъ можетъ приблизить къ себ перваго встрчнаго арбакеша [86] съ улицы, безо всякихъ со стороны того заслугъ и правъ, а только въ сяду своего личнаго каприза, и степень этой приближенности, понятно, даетъ попавшему въ милость арбакешу право «задирать носъ» предъ старйшими и достойнйшими, заслуженными лицами. Но, приблизивъ къ себ человка сегодня, хазрету ровно ничего не значитъ завтра же отправить его на вислицу или подъ ножъ палача, который сейчасъ же и заржетъ его, какъ барана. И такой финалъ можетъ послдовать безо всякой вины, безъ малйшаго даже повода со стороны казнимаго, точно такъ же, какъ безо всякихъ правъ и заслугъ могло бы вчера состояться его возвышеніе. Есть, говорятъ, у хазрета одинъ условный косой взглядъ из-подлобья, и горе тому человку, на котораго падетъ этотъ «скромный» взглядъ его высокостепенства!.. Ничего хазретъ не скажетъ, ни единымъ звукомъ не обмолвится, только посмотритъ, и однимъ этимъ взглядомъ судьба человка ршена безповоротно: завтра же утромъ (а коли не поздно, то и сейчасъ) палачъ поволочетъ его на веревк, накинутой на шею, чрезъ весь городъ къ базарной площади, обыкновенно служащей мстомъ публичныхъ казней, и осужденный, во время этого шествія, обязательно долженъ будетъ громогласно, во всеуслышаніе, прославлять и превозносить высокую мудрость и справедливость хазрета, которая де такимъ убдительнымъ и наилучшимъ образомъ иметъ сейчасъ вотъ проявиться надо мной самимъ, еще столь милостиво осужденнымъ. Былъ, говорятъ, у эмира топчи-баши, по имени Османъ-тюря, или Османъ-урусъ, бглый фейерверкеръ западно-сибирской казачьей артиллеріи, Поповъ, который въ должности начальника артиллеріи былъ предмстникомъ ныншняго топчи-баши Али-Мадата. Самымъ близкимъ и довереннымъ человкомъ состоялъ этотъ казакъ Поповъ при его высокостепенств двадцать три года, устраивалъ ему артиллерію и армію, вводилъ въ ней русскій строевой уставъ и команду по-русски, числился главнокомандующимъ всей этой бухарской арміи и былъ по своему вліянію и сил ршительно первымъ посл эмира лицомъ въ государств. Хазретъ не стснялъ его даже въ дл религіи, заявивъ ему однажды, что «длай, молъ, какъ знаешь: по-мусульмански ли, по-христіански ли станешь молиться, или и совсмъ не станешь — я буду смотрть на это сквозь пальцы». Поэтому Османъ только брилъ голову да носилъ чалму, а прочу® одежду богато строилъ себ на русскій ладъ. Эмиръ постоянно осыпалъ его своими щедротами, благодаря которымъ на конюшняхъ Османа стояло множество кровныхъ лошадей и на каждую лошадь имлся драгоцнный уборъ; чилимы его были украшены серебромъ и золотомъ съ бирюзой и драгоцнными каменьями; сабли и кинжалы — точно такъ же; гаремъ его былъ переполненъ красивыми женщинами, а прислуга состояла изъ множества богато нарядныхъ джигитовъ и мальчиковъ. Всхъ первыхъ сановниковъ ханства Османъ безнаказанно третировалъ «en canaille», въ особенности когда бывало, напьется пьянъ; а вина онъ пилъ много, — словомъ, вся жизнь ему была не жизнь, а масляница, какъ вдругъ въ 1868 году дернуло его однажды отлучиться безъ спросу изъ Бухары. Эмиръ послалъ за Османомъ гонцовъ. Османъ возвратился, полагая, что его потребовали за какимъ нибудь дломъ и, ничто же сумняся, предсталъ предъ очи своего повелителя-друга. Но хазретъ вмсто привтствія пристально взглянулъ на него искоса, и Османъ-урусъ чрезъ нсколько минутъ всенародно былъ зарзалъ на базарной площади. [87]

Еле-еле отогрлись мы въ зеркальной зал, благодаря жаровнямъ и горячему чаю. Во время изобильнаго угощенія подавали намъ разнообразныя шурпы и кебабы, пловы и сладкія блюда, отъ которыхъ, въ силу этикета, мы только отвдывали по маленькой горсточк, и то не торопясь, потому что не отвдывать, а сть, и тмъ боле сть быстро, значило бы выказать незнаніе свтскихъ приличій и «тонкаго обращенія». Разговоръ происходилъ тоже медлительно, со значительными паузами и почти вполголоса, что составляетъ также одно изъ условій хорошаго тона.