В гостях у турок

— Закажи ужъ и мн рюмку мастики. И я съ тобой этой мастики выпью.

— Мы съ тобой даже коньякъ выпьемъ.

— Да будто здсь есть такая роскошь!

— Еще больше есть. Всякая штука есть, — подмигнулъ Карапетъ и сталъ приказывать банщикамъ подать угощеніе.

Черезъ пять минутъ на столик около дивана Карапета появился цлый подносъ съ напитками, а къ мастик подана была и закуска въ вид маринованной моркови.

Карапетъ предложилъ выпить мастики, и они выпили.

— Какая прекрасная вещь! — проговорилъ Николай Ивановичъ, смакуя мастику. — Вотъ за буфетъ хвалю турецкую баню. Похвально это, что здсь можно и вымыться, и выпить, и закусить. А у насъ въ Питер сколько ни заводили при баняхъ буфеты — ни одинъ не выжилъ.

За мастикой былъ выпитъ коньякъ, и Карадетъ и Николай Ивановичъ принялись одваться при помощи банщиковъ. Послдніе оказались въ этомъ дл истинными мастерами. При ихъ помощи ноги во мгновеніе ока влзали въ носки, руки сами продвались въ рукава рубахи, сапоги, какъ по щучьему велнью, оказались на ногахъ. Не прошло и минуты, какъ одванье ужъ кончилось, и банщики кланялись и просили бакшишъ.

— Сейчасъ, сейчасъ… — кивнулъ имъ Николай Явановичъ. — Вотъ этотъ черномазый дяденька дастъ вамъ, указалъ онъ на армянина и спросилъ его:- Сколько за все, про все слдуетъ?

— Давай серебряный меджидіе, эфендимъ. Съ него теб еще сдачи будетъ, — отвчалъ Карапетъ и, принявъ деньги, принялся расчитываться.

— Какъ здсь все дешево! — дивился Николай Ивановичъ. — Вдь серебряный меджидіе стоитъ двадцать піастровъ, а двадцать піастровъ — полтора рубля.

— Вотъ теб еще полтора піастра сдачи, протянулъ ему Карапетъ.

Но Николай Ивановичъ сунулъ сдачу въ руки банщикамъ и вмст съ Карапетомъ направился къ выходу. Банщики, кланяясь и ударяя себя ладонью по лбу въ знакъ почтенія, проводили ихъ до двери, напутствуя благими пожеланіями.

— Какой милый народъ эти турки! проговорилъ Николай Ивановичъ.

LXXXI

Дома Николая Ивановича ждалъ самоваръ, взятый у турка-кабакджи и уже кипвшій на стол. Грязный, не чищенный, онъ, все-таки, доставилъ ему неисчислимое удовольствіе.

Входя въ комнату, онъ воскликнулъ:

— Браво, браво! Наконецъ-то мы по человчески чаю напьемся!

Глафира Семеновна сидла уже около самовара и пила чай.

— Знаешь, что? — встртила — она мужа, улыбаясь. — вся здшняя обстановка и этотъ самоваръ напоминаютъ мн ту комнату на постояломъ двор, въ которой мы ночевали, когда здили изъ Петербурга на богомолье въ Тихвинъ

— Смахиваетъ, смахиваетъ, согласился Николай. Ивановичъ. — Только тамъ ковровъ не было, а были простые холщевые половики. Стны тоже похожи. Тамъ литографированный портретъ митрополита вислъ, а здсь армянскаго патріарха и также засиженъ мухами. Вотъ и часы на стн съ мшкомъ песку вмсто гири, Тамъ тоже были такіе часы. Но все-таки эта обстановка мн лучше нравится, чмъ комната въ англійской гостиниц съ верзилами лакеями, разыгрывающими изъ себя какихъ-то губернаторовъ. Ну, наливай, наливай скорй чайку стакашекъ! воскликнулъ онъ, оиирая свое красное потное лицо полотенцемъ и, перекинувъ его черезъ шею, подслъ къ столу.

— Ну, какъ баня? спросила Глафира Семеновна.

— Наша лучше. У насъ паръ, а здсь жаръ. Да и жара-то настоящаго нтъ.

И Николай Ивановичъ началъ разсказывать жен о бан, какъ онъ лежалъ на соф въ турецкой чалм на голов и курилъ кальянъ и т. п. Но когда дло дошло до ресторана въ бан, она воскликнула:

— Вотъ ужъ никогда не воображала, что въ мусульманской земл даже въ бан коньяку можно выпить! Просто невроятно!

Пришелъ хозяинъ армянинъ, красный какъ вареный ракъ, безъ сюртука и безъ жилета.

— Давай, барыня-сударыня, и мин чаю, — сказалъ онъ, садясь.

Въ дверяхъ стоялъ турокъ кабакджи, уступившій самоваръ. Онъ улыбался, кивалъ на самоваръ, бормоталъ что-то по-турецки и произносилъ слово: «бакшишъ».

— Сосдъ кабакджи за бакшишъ пришелъ. Давай, эфендимъ, ему бакшишъ за самоваръ, сказалъ Николаю Ивановичу Карапетъ.

— Да вдь мы теб за него заплатимъ.

— Все равно ему нужно, душа мой, дать бакшишъ.

— Однако, бакшишъ-то тутъ у васъ на каждомъ шагу, — покачалъ головой Николай Ивановичъ, давая два піастра.

— Турецкій царство любитъ бакшишъ, — согласился Карапетъ.

Разговоръ зашелъ о томъ, что завтра смотрть въ Константинопол, и Карапетъ, освдомившись о томъ, что супруги уже видли, ршилъ, что надо осмотрть Турецкій Базаръ, а затмъ прохаться на пароход взадъ и впередъ по Босфору, захать въ Скутари и побывать на тамошнемъ кладбищ.

Армянинъ-хозяинъ и Николай Ивановичъ пили по шестому стакану чаю и готовы были выпить и еще, но Глафира Семеновна начала звать. Армянинъ это замтилъ и сказалъ:

— Ну, теперь будемъ давать для мадамъ спокой. Мадамъ спать хочетъ.

Онъ всталъ, взялъ съ собой самоваръ и откланялся.

Глафира Семеновна стала ложиться спать, а Николай Ивановичъ продолжалъ еще пить чай, допивая оставшееся въ чайник. Черезъ четверть часа онъ досталъ изъ чемодана бюваръ и дорожную чернилицу, вынулъ изъ бювара листокъ почтовой бумаги и принялся писать письмо въ Петербургъ.

Вотъ что писалъ онъ: