В гостях у турок

Армянинъ влзъ на котурны, сразу сдлавшись на четверть аршина выше, и зашагалъ, постукивая по плитамъ деревянными каблуками. Влзъ и Николай Ивановичъ, сдлалъ два шага и тотчасъ-же свалился.

— Не могу я въ вашихъ колодкахъ. Ну ихъ съ чорту! — отпихнулъ онъ котурны. — Я такъ…

— Горячо будетъ, дюша мой, — предупреждалъ его армянинъ.

— Вытерплю. Мы, русскіе, къ жару привыкли.

Армянинъ сказалъ банщикамъ что-то по-турецки. Т сомнительно посмотрли на Николая Ивановича и повели его въ слдующую комнату, взявъ подъ руки.

— Не надо, не надо. Я самъ… отбивался онъ отъ нихъ.

Слдующая комната была большая, высокая, съ куполообразнымъ стекляннымъ потолкомъ. Посредин ея возвышался опять каменный полокъ, но не выше полуаршина отъ пола. На полк этомъ лежали въ растяжку красныя тла съ обвитыми мокрыми полотенцами бедрами и нжились, кряхтя, охая и тяжело вздыхая. А двое турокъ, — одинъ съ сдой бородой и бритой головой, а другой молодой, красивый, въ усахъ, съ поросшей черными волосами грудью, сидли другъ передъ другомъ на корточкахъ и пли какую-то заунывную псню. Старикъ турокъ особенно жалобно выводилъ голосомъ и плъ зажмуря глаза.

— Батюшки! Да тутъ и съ пснями! — проговорилъ Николай Ивановичъ; обращаясь къ армянину. — Чего это они Лазаря-то тянутъ?

— Рады, что хорошо помылись, — отвчалъ Карапетъ и спросилъ:- Не жжетъ теб твоя нога, дюше мой, эфендимъ?

— Горячо-то горячо, но вытерпимъ.

Баньщики, которые тоже были въ котурнахъ, съ удивленіемъ смотрли на Николая Ивановича и сообщили о своемъ удивленіи Карапету.

— Очень удивительно имъ, дюша мой, что ты безъ деревяннаго сапоги, — сказалъ тотъ Николаю Ивановичу. — И жалютъ они съ свое сердце, что теб горячо. Ни одна туровъ не ходитъ сюда безъ сапоги.

— Скажи ему: что русскому здорово, то турку смерть. Да вовсе и не жарко здсь. Разв мы такой банный жаръ у себя въ баняхъ выдерживаемъ?

Бритоголовый банщикъ оскалилъ зубы и спросилъ Николая Ивановича что-то по-турецки. Армянинъ Карапетъ тотчасъ-же перевелъ:

— Онъ тебя спрашиваетъ, хорошо ли теб, не жарко-ли очень?

— Іокъ (то есть: нтъ)! — отрицательно покачалъ головой Николай Ивановичъ.

Въ бан, и на самомъ дл, не было очень жарко. Въ русскихъ баняхъ иногда бываетъ много жарче.

— Ну, теперь выбирай себ фонтанъ, чтобы мыться, дюша мой, — сказалъ Николаю Ивановичу Карапетъ и кивнулъ на мраморныя блыя въ четверть аршина вышины ложа, идущія вдоль стнъ и замняющія собою наши банныя скамейки. Въ стн то тамъ, то сямъ были устроены краны, изъ которыхъ текла уже приготовленная теплая вода, струясь въ мраморныя раковины, которыя играли роль нашихъ тазовъ и ведеръ, и изъ которыхъ мылись; На ложахъ этихъ опять таки лежали красныя тла и по нимъ возили взмыленными губками банщики.

Карапетъ грузно повалился на мраморное ложе около раковины съ краномъ. Легъ рядомъ съ нимъ около другого крана и Николай Ивановичъ, бормоча:

— Вдь вотъ по нашему, по-русски прежде всего водой окатиться слдовало-бы…

— Лежи, лежи, дюша мой. Хамамджи (банщикъ, теб всякій удовольствіе сдлаетъ, — говорилъ ему Карапетъ, съ наслажденіемъ хлопая себя по тлу.

— Да ладно ужъ, будемъ туретчиться, будемъ изъ себя турку разыгрывать.

Банщики приступили къ длу. Прежде всего они взяли по маленькой мдной чашечк емкостью стакана въ два и начали поливать лежавшаго Николая Ивановича теплой водой. Въ особенности старалась бритая голова. Онъ скалилъ зуби, улыбался, нсколько разъ бормоталъ что-то по-турецки, произнося слова «московлу» и «руссіели» (т. е. москвичъ, русскій). Посл поливанія банщики надли на руки шерстяныя перчатки и стали растирать тло, то и дло заискивающе заглядывая въ лицо Николаю Ивановичу и бормоча что то по-турецки.

— Что они мн говорятъ? — спросилъ Николай Ивановичъ Карапета.

— Они спрашиваютъ, дюша мой, хорошо-ли теб,- отвчалъ тотъ.

— Ахъ, вотъ что! Да, да… Хорошо… Эветъ… (то-есть: да). Шюкюръ! (то-есть: спасибо), — сказалъ имъ Николай Ивановичъ.

Когда тло было вытерто, началось мытье головы. Бритый банщикъ взялъ громадный кусокъ мыла и этотъ кусокъ запрыгалъ по голов Николая Ивановича, тогда какъ другой банщикъ поливалъ на голову изъ чашечки воду. Кусокъ мыла игралъ въ рукахъ бритаго банщика, какъ у жонглера, катался вокругъ головы и шеи, подпрыгивалъ, и черезъ минуту Николай Ивановичъ очутился весь въ душистой мыльной пн. Турецкія фразы — хорошо-ли ему то и дло повторялисъ банщиками.

— Эветъ! Шюкюръ! — кричалъ имъ въ отвтъ Николай Ивановичъ.

Но вотъ голова вымыта и началось мытье тла: одинъ банщикъ теръ мыльной губкой, тогда какъ другой вслдъ за нимъ по тому-же мсту проходилъ руками, не налегая, какъ у насъ въ русскихъ баняхъ, а тихо, нжно, еле касаясь ладонями и пальцами, и опять вопросы, хорошо-ли «московлу».

— Эветъ! Эветъ! — кряхтлъ Николай Ивановичъ.

Мытье кончилось и начались окачиванья изъ чашечекъ. Николая Ивановича переворачивали разъ пять и все окачивали, наконецъ, подняли, посадили и навили ему на голову чалму изъ двухъ полотенецъ.

LXXX