В гостях у турок

— Что это? Только по рыбк на человка? удивился онъ. — Да тутъ и облизнуться нечмъ. Освщенія много, посуды много, а ужъ ды куда мало подаютъ… Хорошо, что ты не будешь рыбу сть, такъ я твою порцію съмъ. Вдь не будешь?

— Само собой, не буду. Это какая-то змя.

— Ну, вотъ! Скажетъ тоже! А вдь рыба-то плавала, улыбнулся Николай Ивановичъ, налилъ себ благо вина, выпилъ и сказалъ:- А блое вино еще лучше краснаго. Молодцы турки! Хорошее вино длаютъ. А при эдакомъ хорошемъ вин да не пить его, такъ чтобы это и было! закончилъ онъ и принялся сть рыбу.

LXV

Обдъ кончился. Изъ девяти блюдъ Глафира Семеновна кушала только ростбифъ съ салатомъ, зеленые бобы и мороженое. Николай Ивановичъ остался обдомъ не доволенъ.

— Очень ужъ мизерны порціи, а вдь восемь франковъ за обдъ дерутъ. Много свту, много посуды всякой, а голодновато, — сказалъ онъ посл кофе.

— Да неужели ты еще сть хочешь? — удивилась супруга.

— То есть какъ теб сказать… Голоденъ не голоденъ, а вплотную не полъ. Предложи мн сейчасъ тарелку щей кислыхъ — съ удовольствіемъ съмъ.

— Смотри, смотри… Турокъ-то съ своей мамзелью абрикотинъ пьютъ. Вотъ теб и трезвое мусульманство!

— Это ужъ онъ на загладку, а давеча, кром столоваго вина, шампанское съ ней пилъ.

Англичане стали вставать изъ-за стола. Мужчины отправлялись курить въ кабинетъ для чтенія, а дамы въ салонъ, гд вскор раздались звуки рояля. Проходя мимо супруговъ, вс опять смривали взорами срый костюмъ Николая Ивановича и разсматривали брилліанты Глафиры Семеновны. Даже знакомый супругамъ по вагону англичанинъ какъ-то сторонился отъ нихъ и прошелъ мимо, не остановившись. Очевидно, отсутствіе фрачной пары на Никола Иванович было въ глазахъ ихъ чуть-ли не преступленіемъ.

— Нтъ, сюда ужъ меня обдать больше калачомъ не заманишь, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Воробьиныя порціи подаютъ, да и чопорно очень. — Ну, теперь въ театръ. Посмотримъ, какой театръ у турокъ, — прибавилъ онъ, вставая.

Когда они уходили изъ столовой, турокъ въ феск все еще сидлъ за столомъ съ своей дамой. Они ли жареный съ солью миндаль и ужъ пили мараскинъ изъ длинной четырехугольной бутылки, обтянутой водорослями.

Въ вестибюл ихъ встртилъ Нюренбергъ. Лицо его было красно и отъ него значительно припахивало виномъ.

— Въ самый разъ теперь въ театръ. Къ самому началу явимся, — сказалъ онъ и даже слегка покачнулся.

Въ сопровожденіи Нюренберга супруги вышли на улицу и пошли пшкомъ. Пера, хотя и не роскошно, но освщалась газомъ. Движеніе на улиц было не особенное. Магазины были уже вс закрыты. Тротуары сплошь заняты свернувшимися въ калачикъ и спящими собаками, такъ что ихъ пришлось обходить. Театръ дйствительно находился недалеко отъ гостинницы. Обогнули они ршетку городскаго сада и показался красный фонарь, висвшій у подъзда театра.

— А электрическаго освщенія у васъ въ Константинопол нтъ? спросилъ Николай Ивановичъ Нюренберга.

— Тсъ… Боже избави! Нашъ султанъ боится и электрическаго освщенія и телефоннаго проволока. Думаетъ, что его взорветъ, отвчалъ Нюренбергъ.

— Но вдь телеграфъ-то у васъ есть, а это тоже электричество.

— Подите и поговорите съ султаномъ! Насчетъ телефона его какъ просили — нтъ, нтъ и нтъ.

У театра не было ни одного экипажа, но стоялъ полицейскій солдатъ и лъ насыпанныя въ перчатку зерна кукурузы или бобовъ, вынимая ихъ по зернышку. Супруги вошли въ театръ. Въ корридор потертая замасленная феска осмотрла у нихъ билеты и пропустила ихъ въ залъ. Залъ былъ довольно большой, нсколько напоминающій залъ театра Неметти, но плохо освщенный. Пахло керосиномъ. Вислъ занавсъ съ объявленіями на французскомъ и греческомъ языкахъ. Публиковались мыло, притиранія, шляпы, перчатки и татерсаль. Публики въ театр почти совсмъ не было. Изъ двухъ ярусовъ ложъ была занята только одна. Въ ней сидли три армянки: одна старая въ маленькой плоской голубой шапочк и дв молоденькія, очевидно, ея дочери и очень хорошенькія, смуглыя, какъ жучки, да въ первомъ ряду креселъ пожилой турокъ въ феск читалъ газету, вздвъ золотое пенснэ на носъ. Въ оркестр былъ только одинъ музыкантъ — барабанщикъ. Онъ сидлъ около своего барабана и ужиналъ. Держалъ въ одной рук кусокъ благо хлба, а въ другой кусокъ сыру и откусывалъ поперемнно по кусочку того и другого. Супруги услись во второмъ ряду креселъ. Нюренбергъ слъ сзади ихъ въ третьемъ ряду и дышалъ на Глафиру Семеновну смсью виннаго перегара, чесноку и луку, такъ что та невольно морщилась и сказала:

— Здсь городъ-то не трезве нашихъ городовъ. Не такъ я себ воображала Константинополь.

— О, мадамъ, турки пьютъ еще больше, чмъ европейскаго народъ, но они пьютъ такъ, чтобы никто не видалъ, отвчалъ Нюренбергъ. — И турецкаго дамы пьютъ. Турецкаго дамы пьютъ даже одеколонъ.

— Послушайте, Нюренбергъ, что-же публики-то нтъ? Неужели такъ и будетъ? спросилъ проводника Николай Ивановичъ. — Да и музыкантовъ еще нтъ.