В гостях у турок

— Здсь всегда очень поздно собираются, эфендимъ. Еще прійдетъ публика. Но не думайте, чтобъ публики здсь столько было, какъ въ европейскаго театръ. Нтъ, нтъ. Здсь если пять стульевъ пустыхъ и шестого занято, то актеры ужъ очень рады и весело играютъ. А музыканты — я знаю, гд музыканты. Она въ ресторан Космополитенъ за обдомъ играютъ, и какъ тамъ обдъ кончится, сейчасъ сюда придутъ.

Въ первомъ ряду прибавились еще дв фески, очень галантные, молодые въ черныхъ военныхъ сюртукахъ со свтлыми пуговицами, при сабляхъ, въ блыхъ перчаткахъ и съ черными четками на правой рук.

— Зачмъ эти офицеры съ четками то сюда пришли? спросилъ Николай Ивановичъ Нюренберга.

— Мода… Турецкаго мода… Самаго большаго франты вс съ четками. Онъ сидитъ и отъ своего скуки считаетъ ихъ пальцами.

Заполнилась и еще одна ложа. Въ ней показались дв шляпы котелкомъ и среднихъ лтъ нарядная дама съ необычайно горбатымъ носомъ. Барабанщикъ, поужинавъ, сталъ раскладывать ноты на пюпитры, стоявшіе въ оркестр. Пришла скрипка въ феск, помстилась въ оркестр на стул, начала канифолить смычекъ, положила его и стала чистить для себя апельсинъ.

— Когда-же представленіе-то начнется? спросила Глафира Семеновна проводника. — Вдь это ужасно скучно такъ сидть. Десятый часъ, а и оркестръ еще не игралъ.

— Здсь, мадамъ, всегда поздно… Пообдаютъ, выпьютъ, а посл хорошаго обда сюда… отвчалъ Нюренбергъ. — Теперь скоро. Вонъ музыканты идутъ.

Въ оркестръ влзали музыканты въ фескахъ, вынимали изъ чехловъ инструменты и усаживались на мста.

— И это лучшій театръ въ Константинопол?

— Самаго лучшаго театръ. У насъ есть много маленькаго театры въ Галат, но то кафешантанъ съ акробатами, съ разнаго накрашеннаго кокотки.

— А буфетъ здсь есть? въ свою очередь задалъ вопросъ Николай Ивановичъ и звнулъ самымъ апатичнымъ образомъ.

— А какъ-же не быть буфету, эфендимъ? И хорошаго буфетъ. Лимонадъ, пиво, мастика, сантуринскаго, коньякъ…

— Нтъ, нтъ, нтъ! Бога ради сиди тутъ! схватила Глафира Семеновна мужа за рукавъ и прибавила:- И во сн мн не снилось, что въ турецкомъ город можетъ быть коньякъ.

Оркестръ началъ строиться. Занавсъ на сцен освтился свтле. Задніе ряды креселъ наполнились нсколькими десятками фесокъ, бараньихъ шапокъ армянъ. Кто-то раздавливалъ щипцами грецкіе орхи.

— А турчанки, турецкія дамы сюда не ходятъ? поинтересовалась Глафира Семеновна.

— Пхе… Какъ возможно! Турецкаго дамы никуда не ходятъ, отвчалъ Нюренбергъ. — Он ходятъ только въ баню, въ магазины и на турецкаго кладбище, чтобы поклониться своего мертваго папеньк, маменьк или ддушк. Вотъ все, что дозволяется для турецкаго дама.

Оркестръ заигралъ увертюру изъ «Маскоты». Барабанъ и труба свирпствовали. Неистово гнусилъ кларнетъ.

Николай Ивановичъ сталъ обозрвать ложи и увидалъ, что въ ложу перваго яруса, около сцены, входилъ тотъ самый элегантный турокъ, который обдалъ съ ними въ гостинниц за табльдотомъ. Его дама сердца была съ нимъ-же. Онъ усадилъ ее къ барьеру, раскрылъ передъ ней бомбоньерку съ конфектами и слъ сзади ея, положа правую руку на спинку свободнаго стула и сталъ перебирать имвшіяся въ рук четки.

Занавсъ началъ подниматься.

LXVI

На сцен, при самой примитивной декораціи, изображавшій лсъ съ приставленной къ ней съ боку хижиной, плъ хоръ французскихъ крестьянъ, изъ коихъ одинъ крестьянинъ былъ въ турецкой феск. Хоръ состоялъ изъ шести мужчинъ, пяти женщинъ и одной двочки лтъ двнадцати. Хоромъ дирижировалъ кто-то изъ-за кулисъ, но такъ откровенно, что изъ хижины высовывался махающій смычекъ и рука. Хоръ два раза сбился и поэтому, должно быть, повторилъ свой нумеръ два раза. Оркестръ хору не акомпанировалъ, а подъигрывалъ, при чемъ особенно свирпствовали трубы. Выбжалъ къ рамп Пипо — красавецъ мужчина, набленный и нарумяненный до нельзя, и сталъ пть соло, молодецки покручивая роскошный черный усъ и ухорски ударяя себя по дну срой шляпы, что совсмъ уже не соотвтствовало съ ролью глуповатаго малаго. Одтъ онъ былъ въ блую рубашку, запрятанную въ панталоны, и опоясанъ широкимъ черногорскимъ поясомъ. Голосъ у него былъ хорошій, свжій, но необычайно зычный. По окончаніи нумера ему зааплодировали. Онъ снялъ шляпу, по-турецки приложилъ руку ко лбу и поклонился публик. Турку, сидвшему съ своей дамой сердца въ крайней лож, онъ отдалъ отдльный поклонъ, отдльнымъ поклономъ отблагодарилъ и сдаго турка, помщавшагося въ первомъ ряду креселъ.

— Это итальянецъ, шепнулъ сзади Нюренбергъ супругамъ про актера. — Я его знаю. У него въ Галат лавочка и онъ длаетъ фетроваго шляпы. А эта маленькаго двочка его дочь.

— Ахъ, такъ это любители, актеры любители! замтила Глафира Семеновна. — А я думала, что настоящіе актеры.

— Настоящаго, настоящаго актеры, а только у нихъ есть своего другаго дло. Вонъ и тотъ, что старика играетъ… Тотъ приказчикъ изъ армянскаго мняльнаго лавки.

— Все равно, значитъ не профессіональные актеры, казалъ Николай Ивановичъ и спросилъ:- А женщины въ хор должно быть портнихи, что-ли?