В грозный час

— Вот здесь реплика была, — начал Дубяга. — Прет, мол, фашист. Да, это так. Враг рвется вперед. Но мы должны его остановить и отбросить. Иначе какие же мы самоходчики, если не устоим, отступим перед ним?!

— Нет, не отступим! Костьми ляжем, но устоим! — раздались дружные голоса.

— И я так думаю, — улыбнулся Дубяга. — А мы устоим, устоят и соседи. И фронт выдержит. А фашиста мы погоним, обязательно погоним!

* * *

После митинга полк продолжил марш. Жара чуть спала, и механики-водители почувствовали хоть какое-то облегчение. Им, конечно, было труднее всех. Но они с честью выдержали это испытание. 8 июля мы уже были в районе юго-западнее Старого Оскола, покрыв за сутки свыше двухсот километров.

Но не успели как следует отдохнуть, как поступил приказ совершить новый марш. Теперь уже в район Прохоровки. И опять та же жара, густая пыль проселков, частый перегрев моторов. Но на новое место мы прибыли в срок.

Обстановка в районе Прохоровки обострялась с каждым часом. Враг, не сумев пробиться к Курску через Обоянь, взял восточнее и попытался именно здесь осуществить свой танковый прорыв. Гитлеровцы подтянули к Прохоровке 2-й танковый корпус СС, в который входили отборные дивизии «Рейх», «Мертвая голова», «Адольф Гитлер», а также основные силы 3-го танкового корпуса. Противник имел здесь около 700 танков и самоходных артиллерийских установок. Наше командование располагало несколько большим количеством броневых машин. Все это и предопределило тот гигантский размах встречного танкового сражения, которому суждено было разыграться под Прохоровкой.

О характере этого сражения в целом и его последствиях стало известно позднее. Тогда же, 11 июля 1943 года, каждый из нас был занят одним — подготовкой к боевым действиям. В ночь на 12 июля самоходчики почти не спали. В деталях уточнялась и согласовывалась с танкистами боевая задача. Ее суть состояла в том, чтобы, действуя побатарейно, на флангах бригад и стыках боевых порядков, наш полк уничтожал огнем танки и противотанковые средства противника.

Вместе с капитаном М. С. Луневым мы побывали ночью в 32-й танковой бригаде. Ей придавались три батареи СУ-122, которыми командовали старшие лейтенанты Н. Е. Ковальчук, А. И, Плюхин и Н. А. Дубяга. Обговорив возможные варианты боя и задачи самоходчиков, возвратились в штаб полка. Не успели присесть — звонок. Связист повернулся ко мне:

— Вас, товарищ майор.

Взял трубку, и в душе вспыхнула горячая радость: звонил Николай Трофимович Усатый.

— Здравствуй, Семеныч, — издали донесся его голос. — Знаю, вот-вот в бой пойдешь. Желаю успеха.

— Спасибо. А как у тебя?

— По-прежнему не везет, — сокрушенно ответил Николай Трофимович. — Мне бы сейчас рядом с тобой быть, а тут на приколе держат…

В голосе его слышалась обида. Еще бы! Ведь еще тогда, когда мы вместе работали в поарме, он, как и я, просился у полковника Шарова в боевую часть. И если мне все же удалось добиться своего, то Усатый хотя должность и сменил, однако, возглавив армейский клуб, практически остался при политотделе и от передовой был по-прежнему далековато.

— Как-нибудь к вам прикатим, бойцов ваших повеселим, — пообещал Н. Т. Усатый и, попрощавшись, положил трубку.

Не прошло и четверти часа, как связист снова позвал меня к телефону. На этот раз звонил начальник политотдела корпуса П. А. Соловьев.

— Иван Семенович, как там у вас? — поинтересовался он.

— У нас все готово, — доложил я ему. — Дозаправлены машины, сменена смазка. Полностью загружен боекомплект снарядов. Создан резерв боеприпасов. Накоротке проведено партийное собрание…

— О чем говорили на нем коммунисты? Как настроение у остальных бойцов? — остановил меня Петр Алексеевич, услышав о партийном собрании.

— Настроение у всех без исключения боевое, люди рвутся вперед.

— Это хорошо, — довольно заметил Соловьев. — Боевое настроение сейчас — самое главное. Вперед, так и передайте бойцам, мы пойдем обязательно! Дело идет к перелому. Надо вот только сейчас выдержать, устоять перед танками врага. А когда измолотим их, гитлеровцам уже не подняться. Выдыхаются они, сами назад покатятся.

— Обязательно передам, — заверил я Петра Алексеевича и собирался уже положить трубку, считая разговор законченным, но Соловьев неожиданно обрушил на меня еще целую груду вопросов.

— А как у вас с медикаментами? — поинтересовался он. — Продумана ли эвакуация раненых с поля боя? Выдан ли бойцам сухой паек?

Откровенно говоря, в суматохе дел мне не удалось все это лично проконтролировать. Пришлось так и доложить начальнику политотдела.

— Для политработников, — укорил он меня, — эти вопросы — важнейшие. Мы не на прогулку, Иван Семенович, а в бой идем…

После этих его слов настроение у меня сразу испортилось. Но на Петра Алексеевича никакой обиды не держал: он был прав. Себя же в те минуты ругал самыми последними словами. Полковник Соловьев, видимо, на другом конце провода почувствовал мое состояние.

— Время еще есть, — успокоил он меня. — Можно поправить дело. Так что действуйте. И помните главное: мы на острие удара. Информируйте о нашем разговоре командира полка.