В грозный час

Когда мне доложили о пленных, невольно захотелось взглянуть на них. Подхожу, смотрю. Да, эти вояки уже совсем не похожи на тех, которых нам удавалось захватывать в плен в самом начале войны. Тогда те держались нагло, с вызовом, еще верили в полководческий гений своего фюрера. А эти… Обросшие, небритые, в изодранном обмундировании, фашисты стоят понуро, смотрят в землю. Кажется, что им сейчас безразлично, что произойдет с ними дальше.

Но это только казалось. Стоило произнести всего лишь несколько слов, как пленные встрепенулись, угодливо заулыбались, изъявляя готовность ответить на любые вопросы.

Один из них, совсем еще мальчишка — над губой едва наметился пушок, — тоненьким голоском завопил:

— Гитлер капут! Гитлер капут!

Оказывается, эти слова он произносил и раньше, до моего прихода, произносил всякий раз, когда перед ним появлялся кто-либо из самоходчиков. Произнес и теперь. Затравленно, боязливо.

— Да не пищи ты, не пищи! — прикрикнул на него старший лейтенант Бондарев. И, повернувшись ко мне, добавил: — Как пакостить, так они мастера, а вот когда до ответа дело дошло, так сразу: «Гитлер капут!» Слизняки!

Пленный, конечно, ничего не понял из слов Бондарева. Но, услышав уже заученную им фразу, несмело заулыбался, начал еще чаще повторять:

— Гитлер капут! Гитлер капут!..

А мне подумалось: случись вот эдакое в самом начале войны, мальчишку-пленного наверняка бы придушили при удобном случае его же сородичи. Во всяком случае, тут же бы прикрикнули, оборвали, не дали бы так голосить, оскорблять их обожаемого фюрера. Теперь же они молчали. Видно, сами уже понимали и безнадежность своего положения, и неизбежный крах гитлеровской армии.

Утром мы покинули деревню Люты, в которой останавливались на ночлег. Часа два двигались на высокой скорости, благо дорога была свободной и встреч с противником пока не предвиделось. Но потом скорость значительно снизилась, так как мы догнали какой-то конный обоз.

— Кто вы такие, кавалерия? — крикнул обозным, выглянув из люка, капитан Шныркевич.

— Как и вы, советские, — ответил ему молоденький лейтенант, еле сдерживая гарцующую под ним лошадь. По всей вероятности, это был командир хозяйственного взвода.

— И много вас таких? — продолжал допытываться наш начальник штаба.

Лейтенант независимо хмыкнул и, ничего больше не ответив, пришпорил своего коня.

— Ишь, молодой, а сердитый, — неодобрительно сказал, глядя ему вслед, пожилой боец с повозки. И, повернувшись к Шныркевичу, философски изрек: — Это как посмотреть, товарищ командир. Извините, под комбинезоном не разгляжу вашего звания. Фашисты твердят, что нас, дескать, много. Оно и понятно: у страха глаза велики. А по-моему, маловато.

— Ничего себе, разъяснил, — улыбнулся я, выслушав повозочного. — И вроде бы ответил на вопрос, но в то же время… Да, здесь дело с сохранением военной тайны поставлено на должную высоту.

А колонна нашего полка тем временем и вовсе остановилась. Чтобы узнать, что там ее задержало, решаю на «виллисе» проскочить к голове. Водитель по моей команде ведет машину вперед, то и дело протяжно сигналя, отчего лошади испуганно шарахаются, с ржанием жмутся к обочине. Повозочные, сдерживая их, ругаются.

Добираюсь наконец до головы колонны. И вижу здесь довольно странную картину. Перед первой самоходкой, загородив ей путь, гарцует на гнедом жеребце майор. А в стороне от него, левее, идут через мост, перекрывший небольшую речушку, кавалерийские эскадроны.

— Что вы делаете?! — кричу майору прямо из машины. — Кто вам дал право задерживать самоходчиков?

— Спокойно, самоходчик, спокойно, — отвечает тот, с трудом сдерживая своего жеребца. — Не кричи. У меня же приказ: полк в одиннадцать ноль-ноль должен быть уже в Обчуче. Так что подожди. Вот пропущу свои эскадроны, тогда…

Странно. Ведь именно этот же пункт назначения указан и нам. И время прибытия определено то же.

Прикидываю, сколько же может идти через мост кавалерийский полк со всем своим хозяйством. Получается не менее часа. А это значит, что мы вряд ли поспеем в назначенный район к указанному сроку. Допустить такое нельзя. Пытаюсь убедить майора:

— Пойми, чудак, ты же опрометчиво поступаешь. А вдруг впереди окажутся танки противника? Что сделают с ними твои кавалеристы? Саблями-то броню не возьмешь.

— Не пугай, самоходчик, — по-прежнему продолжая загораживать дорогу, отвечает командир кавалерийского полка. — Не на пугливых напал. Брали и танки.

— Да я не пугаю, а просто предлагаю тебе лучшее решение. Самоходки должны быть впереди для вашей же безопасности.

— Коль такой скорый, — уже откровенно дерзит мне кавалерист, — то за мостком и обгонишь. Вот там уж я тебе обязательно уступлю дорогу.

— Нет уж, — решительно говорю я. — Коль ты сам не хочешь позаботиться о безопасности своих кавалеристов, то это придется сделать мне. Самоходки пойдут впереди! Знаешь, сколько в этих местах еще фашистов бродит? И с танками, и с пушками. Вот налетишь на засаду, погубишь людей ни за понюх табаку.