В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

Этот пассаж стоит перечитать. Аспекты нашего существования, которые ограничивают нас, говорит Мерло-Понти, — это те же самые аспекты, которые связывают нас с миром и дают нам возможность действовать и воспринимать. Они делают нас теми, кто мы есть. Сартр признавал необходимость такого компромисса, но принимать его ему было еще больнее. Все в нем жаждало освободиться от уз, от препятствий, ограничений и вязких цепляющихся вещей. Хайдеггер тоже признавал ограниченность, но искал нечто похожее на божественность в своей мифологизации бытия. Мерло-Понти вместо этого совершенно спокойно увидел, что мы существуем только через наш компромисс с миром — и это нормально. Дело не в том, чтобы бороться с этим фактом или раздувать его до слишком большого значения, а в том, чтобы наблюдать и понимать, как именно работает этот компромисс.

Его карьера была примером искусства компромисса — он балансировал между двумя дисциплинами, которые часто считались враждующими: психологией и философией. Мерло-Понти стремился совместить их на благо обеих. Так, его докторская диссертация в 1938 году была посвящена поведенческой психологии, но в 1945 году он стал профессором философии в Лионском университете. В 1949 году — профессором психологии и педагогики в Сорбонне, сменив Жана Пиаже, а в 1952 году возглавил кафедру философии в Коллеж де Франс. На протяжении всех этих перемен амплуа он придавал своим психологическим исследованиям глубоко философский характер, параллельно строя свою философию на психологических и неврологических примерах, включая исследования последствий травм мозга и других. Особое влияние на него оказала гештальт-теория, школа психологии, рассматривающая, как опыт приходит к нам как единое целое, а не отдельные кусочки информации.

Во всем этом Мерло-Понти волновали не экзистенциалистские рассуждения о муках и подлинности. Это был набор вопросов попроще — которые, как оказалось, совсем не просты. Что происходит, когда мы поднимаем чашку в кафе или потягиваем коктейль, прислушиваясь к шуму вокруг нас? Что значит писать ручкой или входить в дверь? Эти действия практически невозможно описать или полностью понять — и все же большинство из нас совершают их с величайшей легкостью, день за днем. Это и есть настоящая тайна бытия.

В «Феноменологии восприятия» Мерло-Понти начинает с идеи Гуссерля о том, что мы должны философствовать на основе нашего собственного опыта феноменов, но добавляет очевидное: этот опыт приходит к нам через наши чувствительные, подвижные, воспринимающие тела. Даже когда мы думаем о вещи, которой нет, наш разум конструирует эту воображаемую вещь с помощью цветов, форм, вкусов, запахов, шумов и тактильных качеств. В абстрактном мышлении мы также опираемся на физические метафоры или образы — например, когда мы говорим об идеях как о весомых или о жарких дискуссиях. Мы чувственны даже тогда, когда философствуем.

Но Мерло-Понти вслед за Гуссерлем и гештальт-психологами также напомнил нам, что мы почти никогда не получаем этот чувственный опыт «в чистом виде». Феномены приходят к нам, уже сформированные интерпретациями, значениями и ожиданиями, за счет которых мы собираемся их воспринять, исходя из предыдущего опыта и общего контекста восприятия. Мы воспринимаем разноцветный сгусток на столе непосредственно как пакет со сладостями, а не как набор углов, цветов и теней, которые необходимо расшифровать и идентифицировать. Люди, которых мы видим бегущими по полю, — это футбольная команда. Именно поэтому мы попадаемся на оптические иллюзии: мы уже увидели схему в виде какой-то ожидаемой формы, а потом приглядываемся и понимаем, что нас обманули. Именно поэтому картинки Роршаха воспринимаются нами как изображения чего-то, а не как бессмысленная клякса.

Конечно, мы должны научиться этому умению интерпретировать и предвосхищать мир, и это происходит в раннем детстве — вот почему Мерло-Понти считал, что детская психология необходима для философии. Это необыкновенная проницательность. Кроме Руссо, очень немногие философы до него серьезно относились к детству; большинство писали так, будто весь человеческий опыт — это опыт полностью сознательного, рационального, говорящего взрослого человека, который будто бы сброшен в этот мир с неба — видимо, аистом. Детство занимает важное место во «Втором поле» Бовуар и в биографиях Сартра; Сартр писал в своей книге о Флобере: «Все мы постоянно обсуждаем ребенка, которым мы были и являемся». Но в его сугубо философских трактатах детству не придается такого значения, как у Мерло-Понти.