В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

Камю переживал из-за этой ссоры, случившейся в сложный для него период. Его личная жизнь шла под откос: трудности в браке, писательский застой и ужас войны на его родине в Алжире. В 1956 году личный кризис нашел свое выражение в романе «Падение»[78], герой которого — «судья на покаянии»: бывший судья, судящий самого себя. В амстердамском баре в течение нескольких вечеров судья рассказывает о своей жизни безымянному рассказчику, кульминацией чего становится шокирующая история. Однажды ночью в Париже он увидел, как женщина бросилась с моста, но не успел прыгнуть и спасти ее. Он не может простить себя. Судья признает свои грехи, но, с другой стороны, ему кажется, что это дает ему моральное право указывать на грехи других. Как он говорит своему собеседнику, а косвенно и нам, своим читателям: «Чем больше я обвиняю себя, тем больше у меня права судить вас». В этом замечании много от самого Камю.

Сартр и де Бовуар не каялись, как главный герой романа «Падение», но они знали о суровом взгляде, обращенном на них из будущего. «Мы чувствуем, что нас судят люди в масках, которые придут нам на смену», — писал Сартр в 1952 году, добавляя, что «наш век станет объектом для тех будущих глаз, чей взгляд преследует нас». Де Бовуар написала в своем последнем томе мемуаров, что когда-то она чувствовала себя выше писателей прошлого, потому что, очевидно, она видела больше истории, чем они. Затем ее осенила очевидная истина: ее поколение тоже когда-нибудь будут судить по критериям будущего. Она видела, что ее современники будут страдать от того, что историк Э. П. Томпсон позже назвал «огромной снисходительностью потомков».

Однако Сартр по-прежнему считал, что человек должен действовать так, как он считает нужным в данный момент. Если вы сидите в стороне только потому, что боитесь совершить ошибку, вы уже ее совершаете. Как писал Кьеркегор:

Совершенно верно, как говорят философы, что жизнь нужно понимать задом наперед. Но они забывают о другом утверждении, что ее нужно прожить вперед. И если задуматься над этим утверждением, то становится все более очевидным, что жизнь никогда не может быть понята во времени, потому что ни в один конкретный момент я не могу найти потаенный угол, из которого можно ее понять.

Точка покоя и созерцания никогда не наступит. Для Сартра в политике, как и во всем, правильным направлением всегда было движение вперед — даже если этот путь вел вас к разворотам и даже если вы ехали слишком быстро, чтобы полностью контролировать ситуацию.

Сартр расстроил еще одного старого друга своими действиями в журнале Les Temps modernes: он напечатал первую часть статьи «Коммунисты и мир» без согласования со своим соредактором Мерло-Понти. Это было нарушением приличий, за которым, как знал Сартр, могла последовать обида. Но он также знал, что Мерло-Понти может не одобрить статью или предложить смягчить ее, а Сартр в запале не мог вынести никакого промедления.

К этому времени Мерло-Понти сблизился с позицией Камю, но с той существенной разницей, что когда-то он верил в социалистическую утопию. Камю никогда не разделял «мечту», но Мерло-Понти знал, что значит верить. Это сделало его проницательным критиком после поворота от коммунизма, но не помогло ему сохранить отношения с Сартром.

Напряжение между ними росло на протяжении 1952 года и в начале 1953 года. 15 января того года Сартр посетил Коллеж де Франс, чтобы послушать инаугурационную лекцию Мерло-Понти в его новом качестве руководителя. Мерло-Понти использовал лекцию, среди прочего, чтобы напомнить философам о необходимости сохранять бдительность в отношении общественных дел и быть внимательными к двусмысленностям. После этого Сартр не произнес обычных слов теплого поздравления. По словам Мерло-Понти, Сартр «леденяще холодным тоном» сказал, что лекция была «забавной», и добавил, махнув рукой на колледж с его атмосферой истеблишмента: «Я надеюсь, ты собираешься все это немного подпортить». Сам Сартр отказывался от всех подобных почестей, которые ему предлагали, с завидным упорством — вплоть до того, что десять лет спустя он отказался от Нобелевской премии. Он всегда чувствовал, что Мерло-Понти слишком охотно соглашается стать удобным инсайдером.

Мерло-Понти безропотно принял роль в Коллеж де Франс, и его задело отношение Сартра. Он пропустил это мимо ушей, но летом во время отдыха Сартра в знойном Риме их разногласия вылились в переписку. Впоследствии Сартр понял, что, возможно, на него подействовала жара. Кроме того, как обычно, он слишком много работал и зациклился на будущем человечества.