В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

Наряду с художественной литературой появился новый вид нон-фикшн, в котором социолог, психолог или философ предстают экзистенциалистскими бунтарями. Дэвид Рисман возглавил этот процесс своим исследованием современного отчуждения «Одинокая толпа» в 1950 году. В 1956 году последовал шквал исследований: «Представление себя другим в повседневной жизни»[84] Ирвинга Гофмана, «Человек организации» Уильяма Уайта и «Взросление абсурда» Пола Гудмана. Самое драматичное произведение экзистенциалистской нон-фикшн было написано чуть позже членом старой гвардии — Ханной Арендт. Ее работа 1963 года «Банальность зла»[85], начатая как статья в New Yorker и переросшая в книгу, была посвящена иерусалимскому суду над Адольфом Эйхманом, организатором Холокоста. Присутствуя на суде и наблюдая за его пустой реакцией, Арендт интерпретировала его как окончательного «человека в сером костюме». По ее мнению, он был бездумным бюрократом, настолько порабощенным хайдеггеровским «das Man», что утратил всякую человеческую индивидуальность и ответственность, — явление, которое она назвала «банальностью зла». Ее интерпретация, как и другие аспекты книги, была спорной, но она увлекла аудиторию, которая страшилась не крайних убеждений, а совсем наоборот: опасалась безликого, бездумного конформизма. Отчасти в ответ на работу Арендт Стэнли Милгрэм и Филипп Зимбардо провели эксперименты, показывающие, насколько далеко могут зайти люди, подчиняясь приказам. Результаты были тревожными: казалось, что почти каждый готов применить пытки, если это прикажет достаточно авторитетная фигура.

Не вся полемика против неаутентичности была продумана столь тщательно. Романист Норман Мейлер — единственный крупный американский автор, однозначно назвавший себя экзистенциалистом, — посвятил свое эссе 1957 года «Белый негр» фигуре, которую он восхвалял:

…американский экзистенциалист — хиппи, человек, сознающий, что в условиях, когда сообщество принуждено жить под страхом мгновенной смерти от атомной бомбардировки, или сравнительно быстрой смерти от рук Государства, представшего как l’univers concentrationaire, или медленной смерти от конформизма, удушающего всякое бунтарское, всякое творческое побуждение… в условиях, когда уделом человека XX столетия становится жизнь под постоянной угрозой смерти, — в таких условиях единственной жизнеутверждающей позицией, разумеется, оказалась та, которая требует принять мысль о смерти, живя с ощущением ее поминутной близости и отделясь от обществ и порвав со своими корнями, чтобы отправиться в не знающее предуказанных маршрутов путешествие, подчиненное бунтующим императивам личного человеческого «я». Иными словами, независимо от того, признаем ли мы жизнь преступной или нет, суть нашего выбора сводится к поощрению психопатологического начала в личности.

Мейлер, очевидно, решил воплотить это в жизнь. Объявив в 1960 году о своем намерении баллотироваться на пост мэра Нью-Йорка от «экзистенциалистской» партии, он вынужден был отказаться от этого плана после того, как в пьяном виде ранил ножом свою жену Адель на вечеринке, посвященной началу избирательной кампании. Он снова баллотировался в мэры в 1969 году, но уже не как экзистенциалист. Его понимание философской теории никогда не казалось более чем поверхностным. Когда немного более осведомленный английский писатель Колин Уилсон спросил Мейлера, что для него значит экзистенциализм, тот, как сообщается, махнул рукой и ответил: «О, я как бы играю на слух». Его биограф Мэри В. Дирборн предположила, что его знания о предмете были получены не из еще не переведенного «Бытия и ничто», как он любил притворяться, а из бродвейской постановки «Выхода нет» в сочетании с поспешным прочтением «Иррационального человека», популярного пособия, опубликованного в 1950 году Уильямом Барреттом — профессором философии, который ранее писал о Сартре для Partisan Review.