В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

Что касается самого Сартра, ответы на свои тревоги того года он нашел, прежде всего читая Хайдеггера. Сартр вступил на предгорья «Бытия и времени», хотя на более крутые склоны поднялся лишь два года спустя. Оглядываясь назад, Сартр вспоминал этот год как время, когда он жаждал «философии, которая была бы не просто созерцанием, а мудростью, героизмом, святостью». Он сравнивал этот период с Древней Грецией после смерти Александра Македонского, когда афиняне отвернулись от спокойных рассуждений аристотелевской науки в сторону более личного и «более жестокого» мышления стоиков и эпикурейцев — философов, «которые научили их жить».

Во Фрайбурге уже не стало Гуссерля, который не застал событий той осени, но его вдова Мальвина все еще жила в их прекрасном пригородном доме, храня его библиотеку и обширную коллекцию рукописей, бумаг и неопубликованных работ. Эта женщина жила одна, и в семьдесят восемь лет ее официально записали в евреи, невзирая на протестантскую веру; но при этом она оставалась неуязвимой и на данный момент справлялась с опасностью главным образом благодаря своей непреклонности.

В начале того десятилетия, когда ее муж был еще жив, но нацисты уже захватили власть, семья обсуждала возможность перевезти архив Гуссерля в Прагу, где он был бы в большей безопасности. Бывший студент Гуссерля, чешский феноменолог Ян Паточка, был готов помочь это организовать. К счастью, этого не произошло, так как сохранность работ оказалась бы под вопросом.

В начале XX века Прага успела стать своего рода центром феноменологии, отчасти благодаря Томашу Масарику — президенту Чехословакии и другу, который убедил Гуссерля учиться у Франца Брентано. Он умер в 1937 году и не видел ужасов, обрушившихся на его страну, но за это время он многое сделал для развития феноменологии и помог другим бывшим ученикам Брентано собрать бумаги их учителя в пражском архиве. В 1938 году из-за угрозы немецкого вторжения архивы Брентано оказались в опасности. Феноменологи могли только радоваться, что коллекция Гуссерля не оказалась там вместе с ними.

Но и Фрайбург не был в безопасности. Начнись война, город вблизи французской границы мог бы стать одним из первых, кто ее увидит. Уже тогда Мальвина Гуссерль была у нацистов на мушке: если бы они решили штурмовать дом, защищаться ей было бы нечем.

Положение коллекции Гуссерля и его вдовы привлекло внимание бельгийского философа и францисканского монаха Германа Ван Бреда. Он выдвинул инициативу, призывая Высший институт философии при Лувенском университете помочь в расшифровке ключевых фрайбургских документов — с этой работой могли справиться только бывшие ассистенты, понимавшие стенографию Гуссерля. Поскольку Эдит Штайн стала монахиней-кармелиткой, а Хайдеггер пошел своим путем, на роль расшифровщиков подходили лишь двое молодых людей, которые работали с Гуссерлем в последние годы: Ойген Финк родом из близлежащего Констанца, живший тогда во Фрайбурге, и Людвиг Ландгребе, в то время работавший в Праге.

Ван Бреда сперва предложил финансировать проект на месте, во Фрайбурге, но с угрозой войны это выглядело не очень разумно. Он отметил, что Мальвина Гуссерль была полна решимости продолжать жить так, «как будто нацистского режима не существует, не показывая, что она его жертва», что было достойно восхищения, но ставило бумаги под угрозу. 29 августа 1938 года, когда разразился чешский кризис, Ван Бреда отправился во Фрайбург и встретился с ней и Ойгеном Финком; вместе они показали ему коллекцию. Он был поражен ее масштабностью: ряды папок, содержащие около 40 000 страниц записей, сделанных Гуссерлем в стенографии, плюс еще 10 000 печатных или рукописных страниц, переписанных его ассистентами, а в библиотеке — около 2700 томов, собранных почти за шестьдесят лет, и бесчисленные перепечатки статей, многие из которых были испещрены карандашными пометками Гуссерля.

Ван Бреда убедил Мальвину Гуссерль в том, что нужно что-то делать. Вернувшись в Лувен, он должен был убедить своих коллег согласиться передать и разместить коллекции там, а не финансировать проект дистанционно. Сделав это, он вернулся во Фрайбург, куда теперь прибыл и Людвиг Ландгребе, оставивший неспокойную Прагу. Была середина сентября: казалось, война может начаться буквально со дня на день.

Сразу же встал вопрос о том, как все это перевезти. Рукописи были более транспортабельными, чем книги, и более приоритетными. Однако ехать к границе с тысячами листов бумаги, исписанных нечитаемым секретным кодом, было небезопасно.