В когтях германских шпионов

— Знаю! Отдаю этому каторжнику должное, уверен, что нет гнусности, перед которой он остановился бы, но все же он не так уже демонически страшен, как ты воображаешь. Город на военном положении, следят за всем и за вся, а дружественные Флугу посольства укладывают свои чемоданы… А главное, я беру с тебя слово, что все письма этого мерзавца ты будешь уничтожать, не читая. Я понимаю: психологически это очень трудно. В подобных письмах таится всегда какой-то жгучий самобичующий интерес. Но это необходимо для душевного равновесия.

— Где он может скрываться?

— Где! Повсюду! Разве мало здесь домовладельцев, фабрикантов, заводчиков-компатриотов и единомышленников этого господина?

Вовка не ошибся. Главной штаб-квартирою Флуга был электротехнический завод Гогайзеля, этого счастливого обладателя «Пьяной библии». Там Флуг был как у себя дома. Даже еще больше, чем дома.

А события с безумной быстротою бежали, и кровавый смерч ширился, разрастаясь и удлиняясь, чтоб кошмарной колонною упереться в багровое полымя охваченных зловещим заревом небес.

Война!..

Это слово было у всех на устах. Весь смысл жизни миллионов людей ушел в одно короткое слово, такое внушительно-короткое на всех языках. Одним оно сулило горе и беды, и лишь немногие избранники чаяли от войны больших радостей. К числу этих немногих избранных принадлежал раньше всех и прежде всех Ольгерд Фердинандович Пенебельский.

Мудрой биржевой игрою он сделал «разницу» в двадцать четыре миллиона и положил их к себе в карман. Вот оно, ясновидческое преимущество угадать раньше с точностью день в день то, чего не могут угадать обыкновенные смертные. И с эгоизмом самовлюблённого человека Ольгерд Фердинандович совершенно позабыл о существовании Флуга, убедивши себя самого, что лишь собственному прозорливому гению обязан сказочным обогащением своим, которое приведёт в его готическую столовую посланников и министров.

Но теперь не время таких парадных обедов. Война!.. Ольгерд Фердинандович почувствовал вдруг себя русским патриотом и гражданином. Кто помешает ему выбросить сотню-другую тысяч на оборудование санитарного поезда? Кто?.. Поезд имени О.Ф. Пенебельского. Это звучит! Начнется в газетах «бум», и Ольгерд Фердинандович будет соответствующим образом награждён. Чем чёрт не шутит? Ему могут дать потомственное дворянство. Ах, если б у него был «дофин»! Как бы пригодилось тогда это самое потомственное дворянство…

Мысль о санитарном поезде гвоздём засела в голове Пенебельского. Надо составить приблизительную смету. Однажды вечером, после обеда, уединившись в наполеоновском кабинете своём, он занялся составлением сметы. Нарушено это было почтительным лакейским кашлем…

— Чего там такого еще? Сколько раз я говорил, чтоб ты не смел входить, когда я занят. Я тебя выгоню вон!

— Виноват, ваше превосходительство… Непременно желают видеть. Карточка.

— Давай ее здесь!..

Первым движением Пенебельского было не принимать неурочного посетителя, но можно разве не принять человека с графским титулом? Да, с графским, потому что на карточке значилось: «Граф Бранденбург». Бранденбург — это уже что-то владетельное. Это уже пахнет готским альманахом…

— Проси!..

Ольгерд Фердинандович поднялся навстречу высокому седобородому, опирающемуся на трость худощавому старику. Старик сел в предложенное кресло, поставил между коленами трость и оперся на нее, уставившись на Ольгерда Фердинадовича холодными глазами.

— Как поживаете, господин Пенебельский?

Знакомый голос… Такой знакомый, что Ольгерд Фердинандович вздрогнул.

— Благодарю вас, граф. Я польщён вашим внимавшем. Но я до сих пор не имел чести… Я хотел бы знать, какой счастливый случай…

— Привёл меня сюда, желаете вы сказать, господин Пенебельский? — подхватил Бранденбург. — Извольте! Я нашёл, что настало время, согласно уговору нашему, получить с вас два миллиона. Тем более, ваша биржевая комбинация, насколько мне известно, превзошла все ожидания…

Ольгерд Фердинандович, обалделый, остался немой, с полураскрытым ртом. Но это было еще не все.

Он превратился в соляной столб, когда граф Бранденбург ловким движением сорвал с головы седой парик и отцепил бороду. И так усмехнулся при этом, что Пенебельского кинуло в какой-то мурашечный озноб. Перед ним сидел Флуг. Бритый Флуг с тусклыми глазами ожившего мертвеца.

— Не ожидали, господин фон Пенебельский?

Пенебельский молчал. Он еще не успел овладеть собою… А Флуг смеялся каким-то сухим, скрипучим смехом.

— Неправда ли, сюрприз?

— Но… но… позвольте… Этот… маскарад… — обрёл наконец дар слова Ольгерд Фердинандович.

— Не по сезону, неправда ли? Карнавал был давно. В феврале, кажется, если не ошибаюсь. Но что поделаешь, господин фон Пенебельский… Наше ремесло такое. И мы устраиваем маскарады в зависимости от обстоятельств, а не от календаря… Итак, где же мои два миллиона?

— Какие два миллиона? — спросил Пенебельский, понемногу нащупывая под собою почву.

— Какие? Я полагаю, что банкиры и финансисты обладают профессиональной памятью…