В когтях неведомого века

Да и откуда тут быть хорошему настроению, если все кругом — из рук вон плохо! Народишку расплодилось по берегам много, льют все что ни попадя в реку, рыбу, раков и прочую водную живность вылавливают подчистую, не брезгуя лягушками (французы, что с них возьмешь — мать их ети!), плотины везде ставят, мельницы и прочие гидротехнические сооружения… И мало того, что творят все это, — ни на минуту не задумываются, что нужно бы задобрить подводного хозяина. Утопленников в последнее время стало множество, причем «естественных», так сказать, не прибыло, а вот всяких «неестественных» — то с тяжеленным камнем на шее, то с ножиком в спине, а то и вовсе без головы — хоть пруд пруди… Оно, конечно, вроде бы и ничего — хороший утопленник, он в хозяйстве бо-о-ольшое подспорье: русалки там обоего пола, ундины по-местному… Замену себе, опять же, подбирать пора… Шутка ли — триста лет Порфирий оттрубил на важном посту! Все оно так…

Да вот закавыка: не тот нынче пошел утопленник… Откуда что взялось: отказались проклятые подчиняться смотрящему, создали свое, французское, «водянство», своего смотрящего выбрали, какого-то Гастона Аквати, бывшего мельника, сверзившегося по недосмотру или по пьяни со своей плотины и благополучно утопшего лет пять назад. Республиканцы хреновы!

Давно пора забить стрелку этому Гастону, да поговорить по душам, но годы уже не те… И кого из бойцов выставишь-то? Все старые, все дряхлые, молодого пополнения из России давным-давно не поступало, а живого русака сюда калачом не заманишь и на сушу, не то что под воду…

Прихлебывая из огромной глиняной кружки нежно-голубой раствор цианидов, который лет пятнадцать уже как сочился тоненькой струйкой по одной из сточных труб Лувра и тщательно собирался (не пропадать же добру!) специально приставленным к ней пожилым русалом, в горячительном знавшим толк — сам утонул, возвращаясь в изрядном подпитии с ярмарки, — Порфирий долго бы еще предавался самоистязанию, если бы ему не помешали.

Верткая русалочка-лоскотуха[55], влетевшая через пробитый борт в затонувшую баржу, служившую водяному летней резиденцией (на зиму он откочевывал за город и засыпал под огромной корягой до весны), стрельнула по сторонам бойкими глазенками и принялась стрекотать, как… Ну что ты будешь делать! Память у старика была не та, да и не водилась в здешних лесах эта черно-белая птичка, с которой так и хотелось сравнить пигалицу. Хотя хороша чертовка, и стройна, и смазлива…

— Помолчи, трещотка! — не вытерпел наконец Блюкало, стукнув кулаком с перепонками между пальцев по заменявшему ему стол огромному сундуку. Звука, конечно, не получилось — вода все-таки, но стрекотунья замолчала, испуганно глядя на местного авторитета. — Говори толком, в чем дело!

— Барка сегодня перевернулась чуть ниже Сите, — затараторила снова русалка, но уже значительно медленнее. — Народу утопло — ужас! Но всех, разумеется, Акватиковы проныры заграбастали…

— И ради этого ты меня, вертихвостка, от дел отрываешь? Пошла отсюда!..

Русалочка тем не менее уплывать не торопилась, вновь вызвав прилив раздражения старика: совсем ни в грош не ставят, постылые, от рук отбились…

— А один, красавчик такой!.. Не забрали его французские, одним словом. Сказали: сами своего забирайте, или пусть лежит на дне и гниет. Тоже мне, гордецы протухшие!..

Порфирию на миг показалось, что он ослышался.

— Что ты сказала?

— Да русским один оказался. Красавчик такой…

— Что ж ты раньше молчала, дура? Тащите его скорей сюда! Один плавник там — другой здесь!..

Страшен был в гневе водяной Блюкало, ох, страшен, особенно по молодости, когда от его крутого нрава смывало целые деревни по берегам тогда еще малонаселенной Сены, переворачивало баржи и рыбацкие лодки, а то и заливало всю округу, не щадя ни людишек, ни скотину, ни лесное зверье… Но и в старости он был кое на что способен: юная русалка, от страха позабыв, где выход, с писком испарилась, едва не ободрав чешую об окантовку чересчур узкого иллюминатора…

* * *

Можете верить или не верить, но Георгий и водяной Блюкало беседовали уже часа полтора, причем, вопреки всем законам природы, человек чувствовал себя в чужой среде не хуже представителя нечистой силы подводного, так сказать, класса, а если учесть преклонный возраст последнего, массу хронических заболеваний, многие из которых имели пару веков истории, а также пристрастие к отраве, печень разрушавшей не хуже алкоголя, — то и лучше.

Беседой, конечно, это можно было назвать с большой натяжкой, так как одна высокая договаривающаяся сторона — водяной — уговаривала, а вторая — Арталетов — отнекивалась. Обе стороны привлекали сложнейшие доводы и убийственные аргументы в свою пользу, разносили в пух и прах позицию противника, а когда не хватало слов, переходили на язык жестов, не менее красочный и красноречивый. Жоре были уже посулены такие златые горы и реки, полные вина, такие преимущества и льготы, что, согласись он на предложение подводного авторитета, — ни в чем бы нужды не знал до скончания веков. Все было тщетно.