В когтях неведомого века

Неизвестно, сколько бы еще препирались двое сотрудников правоохранительных органов средневекового Парижа над телом утонувшего дворянина, если бы оно, то есть тело, не пошевелилось и не приподнялось со стоном на дрожащих руках, извергнув на мокрую траву целый водопад мутной жижи, только с большой натяжкой могущей именоваться водой.

— Живой! — хором воскликнули оба храбреца, торопливо отступая от мучительно избавлявшегося от переполнявшей его жидкости «утопленника». — Свят-свят-свят!..

А из-за соседнего кустика камыша за этой сценой наблюдал, предусмотрительно уйдя в воду по самые брови, сам водяной Блюкало, посмеивающийся в зеленые водоросли усов. Можно считать, что Арталетову повезло дважды: не привлеки речной хозяин внимания стражников-ротозеев своим фирменным всплеском, неизвестно, как повернулось бы дело…

— Ну, живи, живи, Георгий, — пробормотал он, беззвучно погружаясь под воду. — Может, и свидимся когда…

22

Болезнь вызывается подобным и подобным же больной восстанавливает свое здоровье. Врачует больного природа, врач должен помогать… Лихорадка уничтожается тем, что ее вызывает, вызывается тем, что ее уничтожает.

Гиппократ

Ночное приключение обошлось Арталетову в две с лишним недели постельного режима, первые дни которых он провел в горячке…

Нет, вы не правы, дорогой читатель, горячка была в этом случае отнюдь не белой, как вы, совершенно справедливо, могли заключить из прочитанного выше. Дело в том, что в те достославные времена, в которых пребывал в данный момент Георгий, медицина, еще совсем недавно отбросившая детские пеленки знахарства, — вернее, большинство ее представителей, жрецов, так сказать, Асклепия[57], — делила все известные человеческие хвори на лихорадку, горячку и чуму. Если первая считалась чем-то легким, незначительным, проходящим самостоятельно, а третья — совершенно фатальным, лекарством от чего были лишь саван и лопата могильщика, то основные усилия медиков были, естественно, направлены на излечение второй.

Ирония судьбы заключалась в том, что Жора, прошедший в «замке» Дорофеева курс прививок от самых страшных болезней, вроде конголезской эболы, скарлатины, куриного гриппа и свинки, соизмеримый по мучительности со страданиями первых христиан в лапах язычников, пал жертвой обычной простуды. Иначе говоря, наш герой подхватил (от водяного, не иначе) тривиальное ОРЗ, которое любой участковый врач в наше время, когда болезни, опять же, принято делить, по древней традиции, на симуляцию, ОРЗ и СПИД-рак-кариес-целлюлит, легко исцеляет одним-двумя видами таблеток, а в самом тяжелом случае — добрым фехтовальным ударом шприцем в ягодичную мышцу.

К глубочайшему сожалению, ближайшая аптека, где продавались бы антибиотики, должна была быть построена лет через триста пятьдесят, аспирин собирались изобрести через триста, горчичники — через двести пятьдесят, малина произрастала в окрестностях Парижа плохо, а париться в бане французы от проклятых «монголов» так и не научились… Исходя из всех вышеперечисленных причин страдальцу пришлось подвергнуться не менее мучительному, но гораздо менее действенному истязанию со стороны королевских лекарей…

Что только не творили руководимые известнейшим в своей среде и за ее пределами Амбруазом Паре[58] над страждущим Георгием!

Ему пришлось испытать на себе объединенное действие полуведерного клистира и пиявок, десятков всевозможных микстур, порошков и капель, произведенных преимущественно из тех же компонентов, которые используются знахарками для приготовления приворотных зелий и ядов, пережить чуть было не доведшее до летального исхода кровопускание и ванны из мало что не кипящих минеральных вод, а также многое, многое другое, только усугубившее общее состояние. Вполне возможно, благодаря сердоболию лекарей он так и почил бы вскорости в Бозе, если бы в один прекрасный момент к его скорбному одру не прорвался с боем, расшвыряв врачей, верный друг Леплайсан, потрясающий склянкой с какой-то мутной жидкостью, вкусом, цветом и запахом напоминающей самый настоящий самогон.

Едва дождавшись, когда покинет «палату» последний эскулап, шипящий совсем как эмблема его профессии, у которой пытаются отнять ее любимую рюмку, он, несмотря на слабое сопротивление больного, влил ему в рот полный стакан загадочного снадобья, а остатками энергично растер исхудавшее тело, напоминающее уже некий экспонат патологоанатомического музея.